Много позже я спросила у тети, любит ли она свою родную мать.
— Моя родная мама умерла, — сказала она откровенно. — А эта — совсем чужая женщина. Но что я могу поделать?
Когда речь зашла о даче на лето, тетя Тонча написала в Льготу и сразу же получила приглашение.
Льгота была настоящей деревней, пропахшей здоровым навозным духом. Дремучие добржишские леса находились в стороне, купания никакого. Зато и тут тучи мух и полчища всевозможных насекомых.
Тетя поселилась «дома» и все получала у своих «даром», что на самом деле означало много дороже, чем у чужих. Обе женщины, мать и сестра, пожирали ее жадными глазами и восклицали:
— Ах, Тоничка, до чего же красивая у тебя шляпа!
— Тоничка, что за сережки у тебя!
— Тоничка, какое у тебя чудесное платье!
Понимать это надо было следующим образом: шляпку надлежало снять и отдать, сережки вынуть из ушей и отдать, платье — подарить, что тетя и делала. На меня же эти две замученные работой женщины нагоняли страх — мучили подозрения, что они, того и гляди, сдерут с тети не только одежду, но и кожу.
Но тем не менее они по-своему любили ее, хвастались ею перед всей деревней — ведь на них падал отблеск красоты этой дамы и ее прелестного, всего в кружевах, ребеночка.
Мы в фанерной халупе уместиться не смогли и поселились в трактире. Трактирщица приняла нас в свою семью, была приветлива и не скаредна. Оплата звонкой монетой считалась в деревне редкостью.
У бедняги хозяйки были выпученные, как у рака, глаза. Я с интересом следила за ней, ожидая, когда они наконец вывалятся совсем, и тогда я смогу хорошенько их разглядеть. К сожалению, трактирщица почти ничего не видела, и кухня кишмя кишела всевозможной крылатой и усатой пакостью. Как только хозяйка растапливала огромную изразцовую печь, из нее дружно выползали целые полчища тараканов различной величины; кошки, уже обожравшись ими, лишь изредка лениво загребали лапкой какого-нибудь ротозея, сбрасывали рыжего усача на пол. Мне доставляло удовольствие наблюдать за тараканьим племенем: чем больше нагревалась печь, тем быстрее метались прусаки, носились взад-вперед и, гонимые инстинктом самосохранения, бросались с раскаленных плиток или стенок духовки прямо в кастрюли с варевом.
Хозяйка с радушной улыбкой подавала кофе, где плавали уже утонувшие или еще цепляющиеся за жизнь муравьи; суп, где нашли свою смерть мухи и грибные, а то и мясные черви; жареных вместе со шкварками золотистых тараканов, тех, что искали спасенья на сковороде.
