— Ярча!
Наверное, и у змея-искусителя в раю не было столь сладкого и зазывного голоска. Я пытаюсь не слушать его, кладу кубик на кубик, а потом разбрасываю их, но братик лишь высовывает свой змеиный язычок:
— Сосиску.
Он тычет пальчиком вверх, на буфет.
— Мне не достать, а сосиска — это папе на работу.
Но Павлик уже тащит стул. Я пытаюсь отобрать, он упирается, вцепившись в стул изо всех сил. Вот он уже взобрался на стул и лезет наверх.
— Слезай! Слезай сейчас же! Упадешь!
Павлик и не думает слезать. Он стоит на буфете и тянет на себя дверцу. Я цепенею от ужаса. Братишка ловко увертывается, стеклянный верх буфета дрожит, пакет с сосиской летит на пол, и братик гордо спускается вниз.
— Свари.
— Я не умею, я не знаю, как это делают.
В моем голосе звучит отчаяние.
— И у нас нет воды.
У меня еще не хватает сил накачать воду из колонки. И он это понимает. Но радости моей хватает ненадолго. Павлик влезает на сундучок и карабкается к плите.
— Обожжешься! На плиту свалишься! Слышишь?
Я хватаю его за штанишки, они пристегнуты к рубашонке, и я с корнем вырываю большую белую пуговицу.
— Тебе попадет! — предсказывает братик.
С несчастным видом стою и держу в руке пуговицу и не успеваю опомниться, как он уже тащит к себе кастрюльку с кофе, кидает в нее разломанную сосиску и ставит на плиту. Окаменев, наблюдаю за его действиями, зная, что мне уже ничто не поможет: ни окно, ни отговорки, — я уже стала сообщником, более того, главным виновником, и теперь все кончено. Эта мысль как рукой снимает страх, я бойко вылавливаю вилкой куски сосиски с налипшей на них кофейной гущей, они отвратительны на вкус, но я жадно запихиваю их в рот.
— Господи, что это вы едите? — Мама кидается к брату.
— Мы сварили сосиску, — вызывающе отвечаю я.
— Ведь его вырвет! Ты что-нибудь соображаешь? В чем вы ее варили? Ты что, полная идиотка? Тебе уже шесть лет, а ты даже сосиску сварить не умеешь.
В пылу гнева мама прибавляет мне возраст — на самом деле мне нет еще и пяти. За сим следует назидательный рассказ о том, что умела делать мама в моем возрасте. Я не слишком-то ей верю, но она еще не подняла на меня руку, и я наблюдаю за ней нейтральным, серым взглядом.
— Что я теперь дам папе на работу, а?
Папина работа далеко. Ему полагается два часа на обед, но какой смысл бежать из Голешовиц в Бубенеч, наскоро перекусить и мчаться обратно? Мама дает ему еду с собой — когда кастрюльку, когда кусок колбасы, сосиску или хлеб, чем-нибудь намазанный. И всегда манерку с кофе.
