Всей силой души я желала иметь свои собственные наушники, но этой мечте не суждено было сбыться: как только их снимал брат, их тут же захватывала мама. А вечером наушники принадлежали папе — он так и засыпал, запутавшись в проводах.
Папа тоже отметил приезд братика подарком. То было огромное техническое достижение. Папа притащил домой аккумулятор и лампу с зеленым абажуром, и у нас загорелось электричество, совсем как в поезде. Вечером я издалека узнавала наше окно: оно светилось во тьме среди тусклых огоньков керосиновых ламп. Ни у кого во всем поселке не было такого папы.
Я все сильнее привязывалась к отцу, потому что Павлик завладел мамой целиком и без остатка. Он постоянно требовал, чтобы она была рядом, и мама покорно подчинялась маленькому деспоту, сосредоточив на нем всю свою любовь.
Павлик не терпел, чтобы его переносили на другое место: в безопасности он чувствовал себя только в своей коляске. Мама умывала его, переодевала и придвигала коляску к своей кровати. Он держал мамину руку в своей, пока не засыпал, а проснувшись ночью, искал ее ладонь. Утром она снова обмывала его, обрабатывала гноящиеся пролежни на спине, перебинтовывала, меняла белье в коляске и надевала на Павлика дневную рубашку. Потом сжигала вату и бинты, кипятила белье. Все должно было быть готово, прежде чем на плиту поставят кастрюли с едой.
Братишке было скучно, он беспрерывно что-нибудь требовал: то воды, то чаю, то вкусненького, то сказку, то игрушку. Каждую минуту раздавалось жалобное: «Мам, мне скучно, что мне делать?»
Как только я возвращалась из школы, он принимался за меня. Мне приходилось ставить рядом с коляской табуретку, и она заменяла мне стол. Я сидела на низкой скамеечке и делала уроки, отрываясь каждую минуту, чтобы поговорить, с Павликом. Я приобрела такую сноровку, что могла одновременно отвечать на его вопросы и решать задачки. Причем без ошибок.
Мама в это время отстирывала вываренное белье, сушила, гладила выстиранное вчера и скатывала чистые бинты. Но тут обычно являлась тетя Тонча с Каей и пани Маня с Богоушеком.
Мы все вместе шли в Стромовку, или мамы сидели и беседовали, а мы, дети, веселились вчетвером. Вскоре мы настолько привыкли к положению Павлика, что оно стало казаться нам нормальным. Никто из нас, а тем более сам Павлик не сомневался, что он скоро выздоровеет и будет бегать вместе с нами. Он был ужасно сообразительный и во всем задавал тон. Мы даже завидовали ему: его повсюду возят, а в школу ходить не заставляют.
