— Ярча, тебе чего? Папу ищешь?
Дядя Роглена. Он иногда заходит к нам: они вместе с папой играют в любительском театре. Моя школьная сумка — дело его рук, она точно такого цвета, как новое сиденье в вагоне, и так же пахнет.
— Он должен ехать за Павликом, — сообщаю я с важностью, — нам прислали телеграмму.
— Вот оно что!
Дядя Роглена идет со мной.
— Ступай в те ворота, да смотри поосторожнее, с вас хватит и одной беды.
Я вхожу в распахнутые двери мастерской, в нос бьет резкий, едкий запах. Все рабочие — в высоких резиновых сапогах и в резиновых спецовках, поди отличи одного от другого.
— Стой! Не двигаться!
Я пугаюсь и хватаюсь за папу, со слезами передаю ему мамины слова.
— Подожди на улице!
Папа одевается невыносимо медленно.
Просто невозможно его ждать.
А я жду и жду.
Я ненавижу его свободные, спокойные движения. Ненавижу его молчание, ритмичное поскрипывание ортопедического башмака, постукивание палки по деревянным мосткам.
Ненавижу за то, что он не бежит бегом. За то, что не мечется взад-вперед, за то, что непреклонно шагает обычным путем, за то, что ничто его не трогает, — по крайней мере так говорит мама.
Я болезненно ощущаю каждый камешек под ногами. Домой прихожу босиком, кислота сожрала подметки. Но я не жалуюсь, я героически иду рядом с папой. Иногда обгоняю его и жду. Мне не хочется оставаться наедине с мамой.
У мамы есть непреодолимая потребность обвинить кого-нибудь за жестокость судьбы. Ближе всех для удара нахожусь я. Но мама сейчас напряженно спокойна, как взведенный курок. Она уже приготовила отцу рубаху и костюм, намазала хлеб и налила чай в термос.
— Я бы мог попросить нашего Венду, — тихо предлагает папа, — как мы повезем его в автобусе, а потом поездом?
— Ты что, стыдишься его?
Тон у мамы агрессивный, он колет, как копье.
Папа не отвечает и одевается. Мама успела надеть выходное платье.
Я радуюсь предстоящему одиночеству, суматоха уже позади. Только сейчас отваживаюсь разуться. Вид моих ног ужасен. С башмаками беда — они так и горят на мне.
«Поднимай ноги! Не вози подметками по земле, не шаркай, на тебя не напасешься!» — постоянно твердит мама.
«Не футболь камешками, не шлепай по лужам; разве не знаешь, что нельзя лезть в грязь?» — постоянно твердит папа.
Как только кто-нибудь из родителей берет мои башмаки в руки, он тут же начинает хмуриться. Одни туфли у меня выходные, вторые — на каждый день — постоянно в починке, мне приходится обувать выходные, и через несколько дней они окончательно теряют вид.
