Вымести осколки и застеклить окно и впрямь необходимо, но вот срывать с крыши черепицу, выламывать рамы и крушить все вокруг — как же это прекрасно и волнующе!
Мною овладевает непонятное возбуждение, оно наполняет меня тревогой, я заглядываюсь на притихшие окна. Сад полон цветов, широкая дорога пустынна, домик стоит, словно ничего и не случилось. Лишь новая черепица напоминает о недавних событиях. Я останавливаюсь и гляжу. Обычно кто-нибудь присоединяется ко мне и пялится вместе со мной, а когда собирается толпа, я испаряюсь.
Но вскоре нам принесли телеграмму, и я забываю обо всем.
Телеграмма — это всегда испуг и горе: чтобы сообщить радостную весть, никто не станет тратиться. Я умею читать, но смысл многих слов до меня не доходит. А слова без надстрочных знаков — галочек и черточек — забавляют меня.
«Состояние безнадежное стоп мальчик сильно скучает по дому стоп», — читаю я снова и снова.
— Сбегай за папой. Скажи вахтеру у ворот, чтоб его позвали, — велит мама. Глаза у мамы сухие, отрешенные, но взгляд вызывающий. Она как будто заранее идет в наступление. — Пусть отец немедленно едет за Павликом!
И лишь сейчас до меня доходит, что происходит что-то очень важное. Я мечтаю встретить Штепку. Или еще кого-нибудь, кто бы согласился пойти со мной. Дело в том, что я боюсь перебираться по поросячьим мосткам. Рядом с мостками прибито уведомление о том, что переход разрешен вплоть до особого распоряжения. И я не знаю, не могу даже себе представить, что стану делать там, наверху, если вдруг переход неожиданно запретят, ведь внизу движутся вагоны со скотом.
Я ужасно стесняюсь вахтера, который написал столько прекрасных стихов. Мне и в голову не приходит, что рабочие прозвали его «Петр Безруч», потому что во время войны он потерял руку. Наоборот, я твердо убеждена, что папа полюбил эти стихи именно потому, что так хорошо знаком с самим поэтом.
Без особых приключений я преодолела мостик и робко остановилась у проходной. Меня немного успокоила туя — так хорошо знакомое с самого раннего детства дерево, привядшими приторными ягодками которого кормил меня Пепик. Туя сейчас прошептала мне на ухо несколько ободряющих слов.
— Пан Безруч, — вежливо обращаюсь я к вахтеру, — не могли бы вы позвать моего папу?
— А как его зовут?
Я называю фамилию, и вахтер, ткнув куда-то своей единственной рукой, говорит:
— Ступай-ка сама, пятое депо, да смотри поаккуратней! Не споткнись!
Я впервые попала за эти ворота и с любопытством озираюсь по сторонам, почти позабыв то, главное, зачем меня послала сюда мама. Останавливаюсь около вагонов, их изнутри обивают новой кожей. Я наблюдаю, как умелые руки рабочих кладут кудель, из которой торчат пружины, натягивают сверху кожу и забивают короткие мебельные гвоздики с плоской шляпкой.
