К сапожнику я хожу сама.
— На носок — косячки, каблуки подбить, — приказывает мама, — не вздумай менять подметку!
Сапожник с видом знатока осматривает мою обувку, а я сгораю от стыда.
— Так, стало быть, подметки и каблучки.
— Нет, — возражаю я, отчаянно отстаивая мамины деньги, — подметки не надо, только косячки!
— Косячки, говорите, барышня? А на чем они будут держаться, на картоне?
— Мама сказала — косячки.
— Твоя мама в этом деле ровно ничего не смыслит, подобью подметки.
— Нет! Только косячки, пожалуйста!
Сапожник тычет пальцем в тонкую подметку и ворчит, что это дьявольский труд. Так он торгуется со всеми, но в конце концов ему ничего не остается, как лепить заплатки на носок, заплатки посередке, заплатки с боков и сверху.
Однажды мама так разозлилась при виде моих башмаков, что заорала:
— Черт побери, опять оплатка залетела!
И сама рассмеялась. Когда я хотела задобрить ее, то робко показывала прохудившуюся подметку со словами:
— Мама, опять оплатка залетела!
Но что мне делать теперь, когда башмаки остались совсем без подметок? Я не осмеливаюсь без спросу нести их в починку, засовываю поглубже под кровать и надеваю воскресные лакировки. Они давно потеряли первоначальный вид, плюй на них хоть тысячу раз, все равно блестеть не станут.
Перед отъездом мама дала мне все необходимые наставления, утром меня разбудит пани Новотна, ужин на столе. Я заранее радуюсь, что не стану ни ужинать, ни завтракать, но предстоящая одинокая ночь ужасает меня.
На улице долго не темнеет, я читаю, сидя возле самого окна, пока наконец буквы не начинают расплываться.
Лампу зажигать мне запрещено, да и сама я к этому не стремлюсь. Наша учительница привела нам столько страшных примеров о неосторожном обращении с горючим, что окончательно запугала меня. Керосин превратился в злого джинна из бутылки, и я ни за что не стану вытаскивать пробку. Когда мама доливает керосин в горящую лампу или, бывает, плеснет в чадящую печку, я умираю от страха. Однако мама к моему просвещенному мнению просто глуха.
Еще светло, но я забираюсь в постель, я чувствую себя там в большей безопасности, уснуть не могу, мне вдруг приходит в голову, что я не заперла дверь, а пойти проверить боюсь, меня мучат недобрые предчувствия, но я не осмеливаюсь выйти из комнаты в коридор.
Скорчившись, забиваюсь под пуховик и выглядываю, чтоб посмотреть на темнеющее небо. Я одна. Даже дерево не отбрасывает на занавески тень от своих веток, не грозит больше костлявыми пальцами, не машет зелеными крыльями.
