От станции до санатория восемь километров. Пассажиров ожидает коляска.
— В Татранскую Котлину?
— Ага, пан мой, — кивает возничий, и мы в мгновение ока взбираемся в экипаж и рассаживаемся на сиденьях. Я еще никогда не ездила в коляске, только однажды вместе со Штепкой мы прицепились к задку телеги, но у меня скоро затекли руки, и я свалилась на мостовую.
— Сколько возьмете? — осторожно спрашивает тетя Байнова.
Возница просит восемьдесят крон, он, видимо, ждет, что она станет торговаться, но тетя Байнова, услыхав такую сумму, с возгласом «Иисус-Мария» спускает ногу с подножки.
— Ну, дети, слезайте, — командует папа, — тут недалеко, два часа, и мы на месте.
Мне до смерти неохота покидать кожаное сиденье. Я с грустью вдыхаю резкий запах лошадиного пота, спускаюсь вниз, я чувствую себя страшно усталой, ноги болят, и я еще долго шагаю с оскорбленной физиономией.
— А знаете, что надо делать, если встретишь медведя? — заводит разговор отец.
— Забраться на дерево!
— Бежать!
— Что вы, девочки, что вы! Надо прикинуться мертвым, лежать не дыша. Медведи мертвых не трогают.
Мы идем по дремучему лесу, к усталости прибавляется страх. С медведями я знакома по Оленьему рву, они выглядят миролюбивыми, кивают головой, клянчат лакомства, сложив лапы, но их маленькие глазки полны коварства. Недаром решетки и канавы отделяют их от людей, я даже знаю, что медведь способен оторвать руку, которая доверчиво протягивает ему конфетку.
А здесь медведи живут на свободе. Я внимательно вслушиваюсь в каждый звук, в треск ветки, шум ветра, крик птицы.
Позже подружкам в школе я буду рассказывать, как в Татрах на меня напал медведь, как обнюхивал и сопел в лицо, но я прикинулась мертвой и тем спасла себе жизнь. И действительно, я пережила свой вымысел: мы шли более часа, лес становился все гуще, мы устало плелись по корням и камням, и вдруг в кустах послышалось громкое рычание.
В ту же секунду я неподвижно лежала на земле. Кусты зашумели, рычание усилилось, однако любопытство оказалось сильнее — мне так хотелось взглянуть на чудовище, прежде чем оно сожрет меня, но в листве блеснуло острие то ли трости, то ли зонтика, и на божий свет вышел дядя Байн. Мама за ним не смогла угнаться и ожидала нас поближе к санаторию.
Она издали улыбалась нам, но, когда я подошла к ней, улыбка тут же исчезла.
— Что за вид у девчонки! Кожа да кости, а зеленая, как жаба! Хоть из дому не уезжай!
По сравнению с больными, проводившими дни и ночи на свежем горном воздухе, чьи щеки окрашивала румянцем легкая лихорадка, моя бледность действительно казалась болезненной. А когда я закашлялась, на меня стали сочувственно оглядываться даже самые тяжелые чахоточные.
