— Надолго к нам?
— И осень захватим, глядишь, — степенно ответил Парман и опустил глаза.
— А зовут-то как? Парманом? — почему-то переспросила девушка. — А меня Шааргюль. Ну и как тебе наш кишлак?
Шааргюль без стеснения, по-детски рассматривала парня с ног до головы, и на ее подвижном, бесхитростном личике было, выражение полной расположенности. Парень ей явно нравился.
— Плохо мне здесь, — признался Парман.
Шааргюль почему-то не огорчилась, даже рассмеялась, беззаботно, от избытка хорошего настроения и молодого здоровья.
— Вон ты какой! Значит, купаться не любишь — не заметил нашу речку… А я без нее, как красноперка, и часа не проживу…
Парман так и окрестил ее про себя «Рыбкой».
А «Рыбка» тем временем разгребла горячую золу в очаге, завернула уголек в паклю, прихватила заодно зарумянившийся, душистый кукурузный початок, обжигая руки, протянула все Парману:
— Держи!
И парень, благодарно заглянув в смеющиеся глаза Шааргюль, кинулся со всех ног восвояси, опасливо оглядываясь на злобную «осу», рвавшуюся из рук девушки.
Парману было легко и радостно, как случалось с ним только в детстве, до войны, когда не было голода, одиночества, — все это пришло в жизнь Пармана потом… А тогда были живы мать и отец… И мальчишке всегда первому мать отламывала от большой, пахучей лепешки, испеченной в родном очаге.
— Ох ты, сиротка мой, — причитал сторож дребезжащим старушечьим голосом, — выйдет из тебя толк, обязательно выйдет… И удача — в сердечных делах… Видно, понравился девчонке: ишь какой ладный, — дедок маленьким легким кулачком ударил по спине Пармана, радуясь его успеху, как своему собственному.
Так познакомились когда-то Парман и Шааргюль.
Однажды встретил парень свою «рыбку» у реки. Парман ехал верхом, ведя рядом на поводу второго коня на водопой.
— Э-э-гей! — закричала она издалека. — Давай сюда, здесь глубоко.
Парман стал осторожно спускаться по косогору. А Шааргюль тем временем подбежала к ним, взяла из его рук повод, вскочила на свободного коня, ударив его голыми пятками, полетела, не оглядываясь, вперед.
Ну и хороша же она была в этот миг — у Пармана даже дух захватило… Кони, привыкшие друг к другу в упряжке, держались ровно, и ему хорошо были видны смуглый четкий профиль и нежное, розовое ушко с темной родинкой у мочки. От встречного ветра и быстрой скачки открылось белое круглое колено, а грубый подол легким парусом летел вслед за всадницей.
Парман мчался за Шааргюль, и сердце его почему-то замирало, как над пропастью… Чувство это было сладостное и тревожное, пугающее своей непонятностью и властной силой: только дай волю, сорвешься и полетишь в бездну — на счастье или на погибель?
