Парень и не заметил, как оказался на глубине… Конь его был уже далеко, а сам он, не умея плавать, отчаянно барахтался, пытаясь дотянуть до берега. Нахлебавшись воды, парень наконец ухватился за ветку краснотала и на ватных ногах взобрался на косогор, устало откинулся на траву, едва сдерживая дрожь во всем теле.
Испуганная Шааргюль бросилась к нему, не обращая внимания на то, что мокрое платье плотно облепило ее полную грудь, упругие бедра, и, только увидев, что с парнем все в порядке, она смущенно скрылась за камнем, встретившись с его откровенным тоскующим взглядом.
Вышла она из-за камня в отжатом платье, повзрослевшая вдруг и грустная, молча села рядом, задумалась и сказала без видимой связи:
— Отец узнает о нас с тобой — убьет…
И, не дав Парману прийти в себя от сказанного, вскочила на коня. И парню пришлось долго гнаться за ней, пока Шааргюль не прискучила эта забава.
— А ты мне нравишься, Парман!
— Ты мне тоже…
Они беззаботно расхохотались, как будто не было и не могло быть в их жизни ничего злого и жестокого, не было отца-изувера, не было войны и Парманова сиротства.
— Будешь вечером играть с нами в ак-челмок[10] при луне?..
Парман загодя нарезал ивовых веток, снял с них кору, нарезал ак-челмоков. Он ждал вечера, и ему казалось, что вечер никогда не наступит, а солнце будет вечно стоять в зените…
Когда из-за отдаленных хребтов стала набирать высоту и отбеливаться луна и вся долина засветилась матово, спокойно, Парман прокрался под иву у саманки Шааргюль, укрылся в ее серебристой тени, сжимая в пальцах отливающие лунью ак-челмоки.
Шааргюль выскользнула из-за угла дома легко и бесшумно, когда парень потерял уже всякую надежду.
— Отец, слава аллаху, не вернулся еще, — сказала и наклонилась к Парману. — Покажи-ка свои ак-челмоки… Белые, как луна!.. Красиво… А луна сегодня особенная. — Она смотрела на голубовато-розовый диск, и Парману хорошо был виден ее острый подбородок, тонкая загорелая шея. — Смотри, как хорошо видно Колдунью над ней…
— Какую колдунью?
— Будто не знаешь? …Которая считает песок по песчинке… Ночь считает, месяц, год… Как подходит ее счет к концу, прилетает ласточка: крыльями разметет песок, собьет Колдунью со счета, и той снова приходится приниматься считать…
— А зачем? — недоверчиво хмурится Парман. — Смеешься все надо мной?
— Да ты и вправду ничего не знаешь, вот чудак! Если Колдунья песок весь пересчитает — спустится на землю и людей всех, как курица просо с доски, склюет.
