В цехе все кипело. Тысячи ткацких станков, жестко стуча, работали бесперебойно. Казалось, вот-вот сорвутся они с места и с гулом пронесутся куда-то вдаль, как экспрессы.
Бабюшай, Чинара и Анара, как и прежде, работали в бригаде Пармана. Но теперь они уже были не ученицами, а самостоятельными ткачихами. А Бабюшай — даже одной из первых многостаночниц.
Маматаю бросилось в глаза, что пухловатое, почти детское личико Бабюшай теперь вытянулось, щеки впали, отчего лицо стало благородно удлиненным, придав чертам зрелость и красоту. И фигура лишилась девичьей неопределенности. Стройная и гибкая Бабюшай — вот тебе и булка!
Девушки посматривали удивленно на Маматая, лукаво перемигивались и что-то говорили друг другу, но в шуме машин до Маматая не доносились их слова. И Бабюшай, деловито колдуя над четырехрядными станками, покачала головой, давая понять, что станки нельзя оставить и что обязательно надо поговорить в перерыве или после работы.
Маматай понимающе кивнул и направился дальше, ему передалось хорошее рабочее настроение девушек. А чуть позже он увидел одну из них в столовой.
— Чинара, — слегка волнуясь, позвал Маматай, исподтишка разглядывая сидящую с задумчиво-мечтательным видом девушку, — мне много раз попадались, в газете твои стихи. Они совсем не похожи на те давние выкрики с эстрады. В них думы о жизни, о себе, о друзьях.
Маленькие пристальные глаза Чинары проницательно смотрели на Маматая, было видно, что похвала ее застала врасплох и обрадовала.
— Знаешь, Чинара, — Маматай остановился, пытаясь найти подходящее слово, веское и в то же время искреннее, — в них столько чувства, нежности. Сразу видно сердце женщины.
— Я тебе верю, — сказала тихо Чинара, отводя взгляд к окну, за которым безгранично простиралась зеленая долина.
Вечером он очень долго не мог заснуть. Первые, такие яркие впечатления о комбинате, который все эти годы был в его мечтах, мыслях; задушевные разговоры с друзьями порождали новые радостные надежды. И, как всегда, в такие минуты Маматая потянуло к дневнику: в последние годы у него появился этот надежный и терпеливый друг.
«Наконец я опять на своем комбинате, — записал он размашистыми, торопливыми буквами. — Рад ли я? Конечно! Как мчится время! Все неузнаваемо изменилось. Приметы завтрашнего дня здесь во всем. Будущее неумолимо рвется в явь. Какое место в нем уготовано мне?..»
* * *
С того дня, как Маматай был назначен сменным мастером, первое наставление он получил от старшего мастера и парторга цеха Жапара Суранчиева, всегда с выбритыми до блеска головой и щеками. Как-то он остановился возле рабочего места Маматая. «Собирается с мыслями. Ну о чем на сей раз он будет говорить? — с добродушной иронией думал Маматай. — Наверно, изречет, мол, честно трудись, сынок!» Но Жапар начал совсем о другом.
