Игнат, угнувшись вперед, долго глядел на Ефима недвижным помутневшим взглядом, шевелил губами, потом повернулся и пошел, не сказав ни слова. Влас шел позади, обметая с его шубы налипший снег, и изредка оглядывался на Ефима, стоявшего на крыльце.
Перед святками к Ефиму во двор прибежала, обливаясь слезами, Дунька Игнатова работница.
- Ты чего, Дуняха? Кто тебя? - спросил Ефим и, воткнув вилы в прикладок соломы, торопливо вышел с гумна. -Кто тебя?- переспросил он, подходя ближе.
Девка с опухшим и мокрым от слез лицом высморкалась в завеску и, утирая слезы концом платка, хрипло заголосила:
- Ефим, пожалей ты мою головоньку!.. Охо-хохо!.. И что же я буду, сиротинушка, де-е-лать!..
- Да ты не вой! Выкладывай толком...- прикрикнул Ефим.
- Выгнал меня хозяин со двора. Иди, говорит, не нужна ты мне больше!.. Куда же я теперича денусь? С филипповки третий год пошел, как я у него жила... Просила хоть рупь денег за прожитое... Нет, говорит, тебе и копейки, я сам бы поднял, да они - денюжки - на дороге не валяются.
- Пойдем в хату! - коротко сказал Ефим.
Не спеша раздевшись, повесил на гвоздь шинель Ефим, сел за стол, усадил напротив всхлипывающую девку.
- Ты как у него жила, по договору?
- Я не знаю... Жила с голодного году.
- А договор, словом, бумагу никакую не подписывала?
- Нет. Я неграмотная, насилу фамилию расписываю.
Помолчав, Ефим достал с полки четвертушку оберточной бумаги и ковыляющим почерком четко вывел:
В нарсуд 8-го участка
ЗАЯВЛЕНИЕ...
x x x
С весны прошлого года, когда Ефим подал в станичный исполком заявление на кулаков, укрывших посев от обложения, Игнат - прежний заправила всего хутора - затаил на Ефима злобу. Открыто он ее ничем не выражал, но из-за угла, втихомолку гадил. На покосе обидел Ефима сеном. Ночью, когда тот уехал в хутор, пригнал Игнат две арбы и увез чуть не половину всей скошенной травы. Ефим смолчал, хотя приметил, что с его покоса колесники вели по проследку до самого Игнатова гумна.
Недели через две борзые Игната напали в Крутом логу на волчью нору. Волчица ушла, а двух волчат, шершавеньких и беспомощных, Игнат достал из логова и посадил в мешок. Увязав мешок в торока, сел на лошадь и не спеша поехал домой.
Лошадь храпела и боязливо прижимала уши, на ходу выгибалась, словно готовясь к прыжку, борзые юлили у самых ног лошади, нюхали воздух, поднимая горбатые морды, и тихонько подвизгивали. Игнат качался в седле, поглаживая шею коня, ухмыляясь в бороду.
