Я видела твою растерянность, видела, что ты не знаешь, какие слова мне сказать, что сделать. Был ли ты разочарован моей неспособностью зачать?.. Если и был, то ты умело это скрывал – особенно в первые годы. Несколько раз я балансировала на самом краю, но ты приходил мне на помощь, мягко, как можешь только ты, убеждая, уговаривая меня, что «прошло слишком мало времени», что «момент был неподходящий», и что «в свое время все получится».
Когда ты сам перестал в это верить, Фрэнк? Лет через шесть? Больше?.. Никогда, никогда я не забуду тот день, когда ты высказал свое мнение со всей определенностью и беспощадной откровенностью.
Фрэнк перевернул страницу, и из ежедневника выскользнула какая-то фотография. Вверху справа, там, где ее удерживала металлическая скрепка, она была надорвана, и Фрэнк мизинцем выровнял края, одновременно прижимая снимок к странице. За окном было уже совсем темно, а уличный фонарь напротив соседского дома так и не починили после того, как месяц назад в него врезался чей-то игрушечный самолет на радиоуправлении. Теперь фонарь неравномерно моргал, и Фрэнку пришлось поднести снимок к самому носу, чтобы рассмотреть выцветшее изображение.
Этой фотографии он раньше не видел. На нем Мэгги было лет девять-десять: волосы заплетены в две тугие косы, лицо застыло в улыбке, которую трудно было назвать искренней. Мать Мэгги, неловко склонившись над дочерью и положив руки ей на плечи, чуть не силком развернула дочь к объективу. Ну-ка, дорогая, скажи «Сы-ыр! Вот молодец. Хорошая девочка. Еще бо́льшую неестественность снимку придавала слишком тесная юбка матери (прямая, в чудовищную, красно-белую ломаную клетку), явно мешавшая ей двигаться свободно и непринужденно. Впрочем, неудобство причиняла ей не столько узкая юбка, сколько необходимость быть матерью.
Сам Фрэнк никогда не считал, что Мэгги должна что-то доказывать. Во всяком случае – не ему. Той Мэгги, которую он знал и любил, ему было вполне достаточно. Он говорил ей это в больнице и готов был повторить снова хоть тысячу, хоть миллион раз. Почему ему не пришло в голову сказать ей это раньше? Правда, Фрэнк всегда считал, что говорить не обязательно – важнее показать, и он каждый день и каждый час старался демонстрировать ей свои чувства жестами, поступками, любыми мелочами. Похоже было, однако, что этот язык оказался Мэгги недостаточно внятен – разве не на это она намекала в этих своих записях? Проклятье, опять он ее подвел! Фрэнк готов был возненавидеть себя за это.
