Я понимаю, тебе тяжело слушать про Гая, но я все-таки скажу о нем еще несколько слов. Как только в моей жизни появился ты, он почти сразу исчез. После этого мы столкнулись только один раз – через несколько недель после того, как я начала встречаться с тобой. Это было на дне рождения у кого-то из наших общих знакомых. Началось все с шумной вечеринки в пабе, а закончилось… закончилось все пьяным соитием на квартире у Гая. Это произошло один-единственный раз, я клянусь! Быть может, все и обошлось бы, но момент, к сожалению, оказался не самым подходящим. Я забеременела. Это и был тот самый ребенок, которого мы потеряли. Потеряли все трое.
Когда ты привез меня в родильное отделение, я с ума сходила от горя и стыда. Я знала, что это кара небес, потому что иначе я не сидела бы там рядом с будущими матерями, не слышала бы детского плача, не смотрела бы на результаты УЗИ и другие вещи, каждая из которых напоминала мне о том, что́ я натворила и как я сама все испортила.
Некоторое облегчение я испытала только, когда меня наконец отвезли в палату, и акушерка вколола мне обезболивающее. Она же впоследствии и сказала мне, что я ни в чем не виновата. Жизнь, сказала она, устроена гораздо сложнее.
– Но в моем случае все получилось именно так, – возразила я, не смея встретиться с ней взглядом. – Я совершила ужасную вещь и теперь наказана.
Ничто не могло утешить меня, Фрэнк. Я должна была с кем-то поделиться. Я знала, что заслужила и более суровую кару. Не понимала я только одного: почему ребенок? Почему не я?..
В конце концов я все-таки осмелилась взглянуть на акушерку. Она ничего не сказала, но по тому, как она взяла меня за руку, по тому, как сжала мои пальцы и держала их, быть может, на мгновение дольше, чем следовало, я поняла: она догадывается, знает, что́ я имею в виду.
Да, я уверена, что она все поняла.
А знаешь, что́ она сказала мне потом? «За грехи молодости платят до старости».
В последнее время я часто вспоминала эти слова, думала о них и обо всем, что с нами случилось. Но и сейчас я не могу сказать, согласна ли я с ней или нет.
За сорок с лишним лет Фрэнк никогда не думал, что у Мэгги мог быть кто-то еще, и сейчас чувствовал себя наивным, доверчивым простачком. Отложив ежедневник, он потер лоб большим пальцем и костяшкой указательного, собирая одряблевшую кожу в складки. Интересно, похож он на рогоносца? Или он уже слишком стар, чтобы именоваться подобным образом?
Кое-кто из его коллег сталкивался с супружеской неверностью. Некоторые не стеснялись говорить об этом за обедом в столовой, распаляясь порой настолько, что остальные замолкали и только ниже склонялись над чашками и тарелками. В конце концов кто-то успокоительным жестом опускал руку на плечо обманутому мужу, возвращая его таким образом, так сказать, «в лоно цивилизации». Сам Фрэнк считал, что это непорядочно и неприлично – во всеуслышание объявлять себя жертвой, особенно если твои слова могут напомнить остальным о том, что у них в семье тоже есть свои нелады. Были, впрочем, и другие – те, кто вообще не говорил о своих проблемах, словно боясь, что само слово «измена», произнесенное вслух, может оказаться чем-то вроде болезнетворного микроба.
