Почему я обманывала?.. Думаю, это главный вопрос. Сама я склонна связать это с моей матерью. Да, Фрэнк, я очень хорошо представляю, как, читая эти строки, ты закатываешь глаза к потолку. Так ты делал всегда, стоило мне только упомянуть о ней. Ты обвинял ее во многом, и твои упреки по большей части были справедливы. Но если вина действительно может передаваться напрямую от матери к дочери, тогда чего же мы хотели от Элинор? В том, что она сделала, виновата я.
Но давай по порядку…
Итак, вернемся к моей матери. Тебе она никогда не нравилась – это было совершенно очевидно. Тебе не нравилось, когда она приезжала к нам, не нравилось, когда она звонила. Тебе не нравилось даже, что она месяцами не давала о себе знать. Что касается меня, то… Нет, я вовсе не ненавидела свою мать. Как-то я попробовала, но это оказалось мне не по силам. Мама дразнила, разочаровывала, раздражала меня до такой степени, что я неделями избегала отвечать на ее звонки, но все-таки я не могла ее ненавидеть. Ненавидела я только то, что перешло ко мне от нее по наследству, – способность ловко, незаметно лгать по-крупному и в мелочах.
За все годы, что мы с тобой прожили вместе, я так и не сумела найти слова и рассказать тебе, что самые ранние мои воспоминания о матери – это воспоминания о ее бесконечных любовниках. Мне не хотелось, чтобы у тебя появился еще один повод ее осуждать. Ты и без того ее не одобрял (и это еще мягко сказано!), но ведь она была моей матерью! Знаешь ли ты, как сильно ранило меня твое неодобрение? Сама я ее почти не осуждала. Я редко видела отца, он много работал, и это было очень кстати, потому что, когда он появлялся дома, никто из нас не мог расслабиться ни на секунду. Когда он был дома, мы словно ходили по тонкому льду, под которым вместо холодной воды пылал огонь.
– Ну чем ты сегодня занималась, Марго? – спрашивал он за ужином.
– Мама велела нам оставаться дома, потому что к ней должны были прийти друзья.
– Вот как?.. А кто? Кто-то знакомый?
На такие вопросы мама всегда успевала ответить быстрее меня.
– Приходили Анна с сестрой, – говорила она, и пока отец смотрел в тарелку, мама бросала на меня взгляд, который яснее ясного говорил: лучше помалкивай. И я молчала, помогая тем самым предотвратить катастрофу. До следующего раза.
После нескольких таких уроков мне и в голову не приходило рассказать отцу о многочисленных дядьях – маминых двоюродных и троюродных братьях, – которые приносили мне подарки, хотя на самом деле вовсе не были нашими родственниками.
