В последующие месяцы мы видели Элинор еще реже, чем раньше. Много раз мы обсуждали, что делать, как быть. Поначалу слова «мы должны вмешаться», произнесенные вполголоса за ужином или когда мы сидели рядышком на диване, укрывшись за «Рейдио таймс» [19], звучали комично, почти смешно. И ты действительно не воспринимала их всерьез. Но потом, когда мы преодолели собственную нерешительность и признали, что это – единственный выход, что нас остановило? Не меньше пяти раз мы были почти готовы принять самые жесткие меры, но наша решимость тотчас испарялась, стоило Элинор позвонить в нашу дверь. И уж тут мы ничего не могли с собой поделать. Нам обоим слишком хотелось обнять ее покрепче, чтобы хотя бы с помощью грубого физического прикосновения убедить себя: да, это наша дочь (несмотря на порванный свитер, на растрепанные волосы и сероватую, нездоровую кожу), и она по-прежнему с нами. Изменившаяся, холодноватая, почти чужая – но с нами.
Двадцать первый день рождения Элинор промелькнул незаметно. Это было как раз в том августе, когда она должна была бы закончить университет, однако она по-прежнему жила в Манчестере и только кормила нас байками о важной и интересной работе, которую нашла. Иногда это была служба в офисе, где Элинор отвечала на телефонные звонки и «все такое прочее» (вот уж действительно, занятие интересней некуда!), иногда – должность администратора в сетевом магазине. Мы послали ей подарок – тонкую золотую цепочку с брелоком в виде изящного золотого диска, на котором с одной стороны были выгравированы ее инициалы и дата рождения, а с другой – надпись: «От любящих родителей». Ты не поленилась проследить посылку по трек-номеру и настоять на том, чтобы ее вручили Элинор именно в день ее рождения. Через неделю посылка вернулась к нам с казенным штампом «Адресат не проживает».
Я хорошо помню, как Элинор впервые появилась у нас с явными признаками депрессии. То есть, депрессия у нее, возможно, была и раньше, только тогда мы не хотели этого замечать. Со дня ее рождения прошло около двух месяцев, и цепочка с брелоком лежала в синей бархатной коробочке на туалетном столике возле твоей кровати (почтовая коробка давно отправилась в мусорное ведро). Элинор приехала вскоре после ужина. Ты как раз принимала ванну, и я не раз благодарил Бога за то, что в тот день ты не торопилась. Тебе не нужно было видеть Элинор в таком виде, честное слово – не нужно.
Первое, что мне бросилось в глаза, это покрасневший нос и глаза, из которых безостановочно текли слезы. Она сослалась на аллергию к каким-то цветам, хотя на дворе стоял октябрь, и официальный индекс пыльцы в воздухе был близок к нулю. Зрачки Элинор были огромными, как у совы, глаза остекленели, взгляд блуждал. Несмотря на довольно прохладную погоду, ее лоб блестел от испарины – так бывает, когда у человека температура, однако она не говорила, что простудилась. Прежде чем отправиться спать, ты включила отопление на максимум, но, наблюдая за Элинор от двери гостиной, я видел, что она вся дрожит.
