Наверное, Павел потерял сознание. Но сколько продолжалось небытие, похожее на бред, сказать не мог бы. Он давно уже не считал время. Ему чудился Минск, парк над Свислочью, Валя. Потом возникал «Набат», Бурмаков, Витя... И что-то гудело в ушах. Павел очнулся именно от этого гудения. Оно будто шло из наушников. Павел пожал плечами и стал оживлять Вундеркинда. Вскоре тот уже стоял, и его зеленые линзы, как настоящие глаза, наивно поблескивали. Но его сейчас что-то обеспокоило, он замотал головой, зашевелились усы-антенны.
Гуща насторожился. Если только в кибернетическом организме Вундеркинда ничего не расстроилось, то его любопытство представляло интерес.
А Вундеркинд подался вперед, будто решился побежать, мгновение выждал и произнес, как всегда, равнодушно:
— Под углом тридцать один градус от оси в стене наблюдаются отверстия.
Павел бросил туда самый сильный луч, который мог дать его фонарь, но увидел шероховатую стену. Однако он не мог не верить локаторному зрению робота и коснулся его плеча, словно тот мог постичь смысл этого прикосновения:
— Пойдем...
Гуща шагал широко, дорога здесь была ровнее, менее завалена — взрыв не одолел горную толщу. Робот не отставал, держась на метр позади, и Павлу иногда казалось, что у Вундеркинда, как и у него, перехватывает дыхание и из горла вырывается короткий хрип.
Километра через два пещера снова сузилась, перешла в своеобразный коридор с высоким потолком. А еще метров через сто Павел напоролся на скалу. Он выключил фонарь и какое-то время стоял, привыкая к темноте. И вдруг прямо перед собой увидел... звезду. Одну, вторую, россыпь...
Павел обессиленно прислонился к стене. Он еще не знал, что там, за брешью, — плато, круча, новая гора. Это, впрочем, не имело значения. Главное, теперь можно послать товарищам весть. Но его опередили, будто только и ждали этой мысли.
— Павел Константинович! Павел Константинович!
В наушниках раздавался Витин голос, ломкий, немного хриплый. Видимо, не один час юноша повторял эти слова, с каждым разом все больше и больше теряя надежду.
Павел хотел ответить, что он здесь, живой, но только пробормотал что-то невнятное.
Голос в эфире, монотонный, скучный, на мгновение прервался и взвился криком:
— Па-авел Константинович!
— Все нормально, Витя, — наконец справился со своим волнением Гуща. — Живые, целые, а подробности письмом. — Все, что было недавно — мрак, безнадежность, тоска, — сразу исчезло. Он уже был среди своих товарищей, он уже шутил.
