— Туда, — он указывает ножницами, — на кухонный люк.
— Почему вы так любите королеву? — спрашиваю я, сообразив, что никогда его об этом не спрашивала.
— Она истинная благородная дама, — отвечает он, — и она делает много хорошего для страны. Вот! — Он поднимает вверх четвертого корги и смотрит на него против света, как на рентгене.
Довольный своей работой — целой стаей отличных собак, — он бросает журнал в мусорную корзину за прилавком.
— Итак, сегодня твой последний вечер, — говорит он, пряча ножницы в задний карман.
Я киваю.
— Спасибо за все, — говорю я. — Если у вас будет запарка, если вам понадобится кто-то…
— Нет. Хватит с тебя обедов и мытья посуды, — заявляет он, взмахивая рукой. — Теперь ты фотограф.
Он протягивает мне конверт.
— Это тебе, — говорит он, — на покупку нового фотоаппарата.
— Я не могу…
— Бери, — настаивает он.
Потрясенная, я бросаюсь ему на шею и крепко обнимаю. Мистер Чен остается сдержан, тверд, как доска, однако я знаю, что ему приятна моя благодарность: его улыбка ширится, глаза увлажняются. Звучит невысказанное: «Я буду по тебе скучать».
— Вот, смотрите, — говорю я, разворачивая газетный лист. — Это я фотографировала.
— Ты?
— Я, — отвечаю я.
— Здорово.
— Спасибо. Фокус был на вот этого участника демонстрации. Он из «Черных революционеров Лондона», — я тычу пальцем, — а вот закусочная, которая обманом завлекала нелегалов и нанимала их на работу. А потом заявляла на них властям, и их депортировали.
— Домой?
Я киваю, замечая, что мистер Чен мрачнеет. Тоскует, наверное, по дому, по Синину. Его история иммиграции такая же, как у моего отца, который тоже приехал в Англию с надеждой на лучшую жизнь.
Путешествие моего отца включало два морских перехода, ночной поезд и дорогу автостопом в обществе человека, которому он совсем не доверял. Когда отец наконец-то добрался до острова Тэтчер, «Дюран Дюран» и рыбы с жареной картошкой, дальнейший путь он проделал пешком. Обувью ему служили мешки для мусора, обмотанные изолентой. С деньгами было туго, а водонепроницаемые ботинки стоили дорого. Как мне рассказывала мама, от него она узнала, что изолента предназначалась не только для того, чтобы защитить ноги, но и чтобы сконструировать из мешков что-то похожее на обувь ковбоев. Так что, когда мой отец прибыл в Англию, его ноги были не только сухими, но и обуты в нечто стильное.
Обычно отец держал свою обувь в безукоризненно чистых коричневых коробках, которые составлял стопкой рядом с кроватью, и в детстве одной из моих обязанностей было мыть и чистить ее. Этому он научил меня сам. Каждую пятницу по вечерам ботинки выставлялись за кухонную дверь. Они напоминали огромных черных жуков.
