, пришел просить у нее разрешение воспроизвести этот портрет в качестве иллюстрации к его труду о Фронде; в числе прочих посетителей оказался мой старинный приятель Блок, ныне молодой драматург: маркиза рассчитывала, что он порекомендует ей актеров, которые будут бесплатно играть на ее грядущих приемах. Правда, общественный калейдоскоп в это время переворачивался, и вскоре делу Дрейфуса предстояло отбросить евреев на последнюю ступеньку общественной лестницы. Но хотя дрейфусарский ураган уже разбушевался, в начале бури волны вздымались еще не так яростно. И потом, несмотря на то что значительная часть родни г-жи де Вильпаризи гневно возмущалась евреями, сама она до сих пор держалась в стороне от дела Дрейфуса и вообще о нем не думала. Наконец, если известные евреи, типичные для своего племени, уже находились под угрозой, то никому не ведомого молодого человека вроде Блока, скорее всего, никто бы не заметил. Он носил теперь козлиную бородку, удлинявшую его подбородок, пенсне, длинный редингот и держал в руке одну перчатку, словно свиток папируса. Неважно, что румыны, египтяне и турки ненавидят евреев. Во французском салоне различия между этими народами не так уж заметны, и когда какой-нибудь израэлит входит, словно только что из знойной пустыни, изогнув хребет, наподобие гиены, вытянув вперед шею, рассыпаясь в цветистых восточных «шалом-алейхемах», он досыта тешит всеобщий вкус к ориентализму. Нужно только, чтобы еврей был не «светский», а то он, того и гляди, станет неотличим от какого-нибудь лорда, а манеры его окажутся настолько офранцужены, что даже непокорный нос, разрастающийся, как настурция, в самые неожиданные стороны, напомнит не столько о Соломоне, сколько о Маскариле
[84]. Но Блок не обрел гибкости посредством сен-жерменской выучки, не обзавелся ни английским, ни испанским дворянским достоинством и для любителей экзотики, несмотря на европейским костюм, оставался таким же необычным и пикантным, как какой-нибудь еврей кисти Декана
[85]. Поразительно мощное племя: из глубины веков оно расползается все дальше, достигает современного Парижа, наших театральных фойе, окошечек наших контор, вплоть до уличных похоронных процессий, — неуязвимая фаланга, приспособившая для себя современную прическу, впитавшая, изгладившая из памяти и обуздавшая редингот; в сущности, она и сегодня неотличима от ассирийских скрибов, изображенных в церемониальных одеждах на фризе дворца Дария в Сузах
