Понемногу начинаю восстанавливать в памяти события, приведшие меня на эти низкие полати. Узнаю голос старухи — матери Василия Никаноровича. Это она дергает меня за ногу и уговаривает подняться.
— Встань, поднимись, поешь, да и ляжешь снова. А то ведь отощаешь совсем.
Потираю ушибленный лоб и осторожно сползаю с полатей на пол. Удивительно: не только лоб, но и все тело болит, как будто меня и на самом деле грузили на машину и отбили ноги, руки и бока.
— Что, сынок, разбился, поди? — участливо спрашивает старая женщина, замечая мою неуверенную, неуклюжую походку. — Мыслимое ли дело, нешто можно так-то! Я уж своего Василия костила да костила. Вестимо, с непривычки пятнадцать верст пешим ходом, да еще с этакими вещищами за плечами…
— Где Витька, Аграфена Васильевна? — спрашиваю я, не отвечая на ее сердобольные причитания.
— Тоже насилу поднялся. Побежал на реку умыться. И ты бы освежился — помогает оно очень, — говорит старуха.
Я выхожу из избы. Осматриваюсь вокруг и словно впервые все вижу. Память ничего не сохранила из вчерашних впечатлений. Странно. Я помню, пришли мы вчера на эту мельницу, в дом к родителям Василия Никаноровича, еще засветло.
А посмотреть тут есть на что и есть чем полюбоваться.
Я стою на крылечке старого мельничного дома. Вместо нижней ступеньки на земле лежит изрядно ушедший в землю жернов из красноватого камня. Прямо от жернова веером расходятся четыре тропинки: две — в разные стороны вдоль палисада, а две лучами спускаются по склону берега, одна — налево к мельнице, а другая — направо. Чуть в стороне от второй тропинки, среди невысоких тонких сосенок, близ самой воды, примостилась крохотная банька.
Между стеной дома и палисадом — высокая трава до самых окон. И еще какие-то жидкие кустики не то крыжовника, те то смородины. В траве проглядывают неброские полевые цветы: ромашки с белыми и желтыми лепестками, высокие красноватые колокольчики и неведомые мне мелкие белые цветы.
Над крышей дома развесила светло-зеленые листья старая липа. Таких лип, видимо посаженных одновременно, несколько. Они обступили огород, расположенный позади дома. За липами поднимаются высокие сосны, там начинается бор.
Перед крыльцом горбатится мелкой травой-муравой берег. Внизу — река. Противоположный берег низко свесился кустами над водой. За кустами раскинулись заливные луга.
Неширокая речка делает перед мельницей крутой изгиб и появляется из-за кустов сразу во всей красе, будто нарочно на удивление людям. «Смотрите! Вот, мол, я какая!» — словно говорит она, искрясь под солнцем, отражая на поверхности прибрежные кусты, луга и небо, улыбаясь расходящимися кругами от всплесков озорных уклеек.
