Но я сразу исполнил желание своего героического родственника и тут же пошел в так называемую людскую, где я жил вместе с Жоржем. Жорж перенял все повадки светлейшего по обычаю старых слуг подражать собственным хозяевам. Когда пиршества заканчивались и Мецената относили в кровать, благородный камердир ел и пил до тех пор, пока и сам не валился в кресло своего господина, где и проводил ночь на случай, если понадобится светлейшему.
Возвращаясь к себе, я услышал милый голосок:
— Ивица! Ивица!
Это была Лаура. О, Лаура! И вот я в ее комнате! Как это случилось? Кто такая Лаура? Откуда она появилась? Божественная Лаура! Что это было?..
* * *
В нашем деревенском доме еще сладко спят малыши. Один положил обе руки под голову, и на лице его будто играет отсвет белоснежного сияния… Лунный луч пробивается сквозь окно в нашу хибару, освещая моих милых братьев. Другой широко раскинул руки, а лицо его то мрачнеет и хмурится, то вдруг светлеет и улыбается. Может, он во сне рвет душистые розы, укололся о шип, что коварно затаился под нежным листочком. Третий непрестанно шевелит румяными губками, будто повеяло запахом спелой душистой земляники. А сестричка, мой ангел златокудрый, как она спит! Щечки у нее смуглые, и на них едва пробивается золотистый румянец, будто роза вдохнула свое дыхание в это невинное создание. О, мирный, легкокрылый, глубокий, райский детский сон, в каком ты дивном согласии с ночной тишиной и волшебным лунным светом, любовно и благодетельно заглянувшим и в наш убогий домишко! Даже дыхания не слыхать. Чуть заметно колышется детская грудь, будто бабочка вспорхнет с душистой белоснежной лилии и снова опустится на ее светлые лепестки. Не выходит у меня из головы сон, приснившийся этой ночью… Темно, сумрачно. Не ночь и не день. А я мчусь по каким-то длинным подвалам, и нет им ни конца, ни края. Похоже, это подвал нашего сельского учителя, только он все тянется и тянется, а куда — неизвестно. Как здесь пусто и холодно! Мокрые стены отдают застоявшейся сыростью… Мимо меня идет множество людей, но все молчат, и никто на меня не смотрит. Все мрачны и угрюмы. Лиц ни у кого не различишь. Вдруг от стены отделяется камердир Жорж.
— А, пришел! Это наш большой город, здесь мы тебя учить будем. — И он потянул меня за руки и показал на тьму маленьких учеников. — Вот твои товарищи, школяры…
Но в это страшное видение, кружившее в моей голове, ворвался вдруг голос матери:
— Йожица, пора вставать. Пока дети спят, давай в дорогу соберемся, а то проснутся, затеют возню, не дадут ничего сделать.
