Перицу вынесли как раз, когда заканчивался экзамен, завершая еще один учебный год, для меня последний. Учитель написал несколько слов, чтобы я произнес их на похоронах Перо. Такого еще и в заводе не было в наших краях. Но крепко прирос Перица к сердцу учителя.
Господа и все родители, пришедшие на экзамен, собрались и на кладбище проводить Перо. И не припомнить, чтобы кто-либо из захороненных на нашем деревенском кладбище удостоился столь многолюдных и торжественных похорон. Обычно помрет на селе мужчина или женщина, трое или четверо несут его в простецком гробу, за которым с причитаниями идут еще двое или трое. А хоронят младенца — отец несет под мышкой гробик, в руке — крест. За ним шагает, горько плача, несчастная мать.
К экзамену я в книги почти и не заглядывал, все необходимое я давно уже подготовил и выучил, как и положено прилежным ученикам. Все свои силы и старания отдал я этой речи. Она показалась мне куцей, я с головой ушел в печальные и горькие мысли, полагая, что непременно должен сказать о них в надгробной речи. К тому же я живо представлял себе одного из соседних священников, славящегося далеко вокруг своими проповедями.
— Ивица, — шепнул мне учитель, когда мы шли за гробом, — ты хорошо выучил? Слушай, теперь ты уже больше не мой ученик, ты покидаешь родной дом, так будь же сегодня моей гордостью, а роду своему — славой!
— Я хорошо выучил, господин учитель, но этого мало, я добавил кое-что еще, печальное, жалостливое.
— Добавил? — удивился учитель. — Что же ты мог добавить? Дай-ка я взгляну.
— Ой, нет! Я ничего не записал. У меня это в сердце, в мыслях. Оно само собой выльется и заставит течь слезы. Я не могу иначе, потому что тогда я… я растеряюсь, а так ваши написанные слова будут для меня как бы указующим перстом, а остальное, что вы услышите, — мое. Так я думаю, так чувствую.
— Ну, давай, давай, Ивица! — задумчиво, хотя и несколько ошеломленно проговорил учитель. — Прославь нас на всю округу!
Гроб поставили возле могилы, священник, благословив, отслужил молебен, и учитель вытолкнул меня вперед из толпы детей.
— Ну, Ивица! Смелее.
Устремив взгляд на гроб, я говорил долго, а слышал только, как сильно стучит мое сердце. Всем существом моим овладела тихая, блаженная грусть. Я не сознавал и не мог дать себе отчета в том, что я говорил и что вообще происходило в те минуты…
Наконец я закончил. Будто очнувшись после глубокого сна, я посмотрел вокруг. Взволнованно дышали крестьяне и крестьянки, давясь громким плачем и причитаниями… Господа уставились на меня потрясенные. Жупник широко раскрыл рот, словно говоря: «Ecce homo»
