— И никто не узнал? — спросил Джумахмедов.
— После этого у него пропало желание рассказывать.
Снова наступила тишина. Ничего больше в эту горячечную ночь в казарме Гараев не услышал. А утром Белоглазов, бывший дежурным по роте, не поднял Гараева и Джаб-барова за полчаса до подъема. Они вскочили по команде «Рота, подъем!» вместе со всеми, когда уборщики другого взвода уже заканчивали мытье полов. Григорий дрожащими руками намотал портянки.
— Стройся, взвод! — лениво скомандовал Джумахмедов. Пробегая мимо него, Григорий заметил, что сержант хмуро качает головой, видимо, дурея с нелегкого похмелья. Встав в строй, он увидел слева большие глаза Хакима. Пожав в ответ плечами, Гараев застегнул ремень и расправил складки под ним. И вдруг резкая боль в животе, та, что вроде все реже в последнее время беспокоила его, желудочная боль от непривычной и бедной пищи, скрутила тело. В строй встали еще не все, поэтому он незаметно решил присесть на табурет. Сжав зубы, он нервно поглаживал пилотку, лежавшую на колене, и поглядывал в сторону дверей.
Коровин не появлялся. Джумахмедов разговаривал о чем-то с Дюковым. И вот, когда взвод уже построился, в коридоре послышались шаги…
Гараев облегченно закрыл на секунду глаза, но в помещение влетел Белоглазов. Сержант взглядом отыскал Гараева.
— Почему не убрана территория взвода? — деловито спросил он.
— Нас не разбудили, — ответил Григорий, ощущая приступ тошноты.
— Что-о? — протянул сержант, останавливаясь напротив Гараева. — Вас еще и будить надо?
Белоглазов с куражистым любопытством заглядывал солдату в глаза.
— А сапоги тебе не почистить? — развеселился, закидывая по-птичьему голову, Джумахмедов.
— А ты! Ты-ы-ы! — замычал, сорвавшись на него, Григорий. — Сблевыш несчастной матери, вот кто ты!
Белоглазов резко, в упор ударил Гараева под дых — и тело того с болью переломилось пополам, в глазах поплыла белая, с черными березовыми штрихами пелена.
— Вот скотина, — сказал Джумахмедов.
И наступила тишина, долгая, бессознательная тишина.
Еще не до конца выпрямившись, Григорий сделал шаг, второй, третий — уже к выходу — и вдруг побежал, споткнулся о тазик с водой, опрокинув его, выскочил в коридор.
Он бежал, расталкивая солдат разоружавшегося после ночного караула взвода, бежал к выходу из казармы. Шарахнулся к своей тумбочке оторопевший дневальный. Солдат, который, подтягивая на крыльце штаны, щурился на восходящее солнце, как потом выяснилось, далеко не сразу сообразил, что автомат и подсумок в руках прыгавшего по ступеням были его: они лежали на перилах, и Гараев на ходу рванул их к себе. Потом он быстро свернул за казарму в сторону забора и побежал, словно падая, по взлетной полосе дощатого трапа, снова свернул и выскочил к пролому — «золотым воротам» самовольщиков, между ямой и двухэтажной стенкой он пересек полосу препятствий и прыжками кинулся к лесу, где только и оглянулся — сзади никого не было.
