— А в силки не попалось, что ли?
— Ничего, завтра попадет. Давай, однако, домой собираться.
Опять Степан нагрузился сетками и клетками, опять шли через весь город, а по улицам уже сновал народ, гремели телеги по булыжным мостовым, по-летнему пекло солнце, а Иванцов торопил — ведь надо было уже гнать гусей к реке.
«Надо уходить от него, — думал Степан, едва поспешая за долговязым хозяином. — Сейчас приду, брошу все, соберу свои вещи и уйду... Сапоги не забыть...»
Но вот пришли на устланный перьями и гусиным пометом двор, и как-то не хватило духу ослушаться — погнал гогочущее стадо к реке. «Вечером уйду...» Но вечером так хотелось есть и спать, что отложил на завтра. Утром же опять тащил сетки и клетки в Духову рощу, шатаясь спросонок и засыпая на ходу...
И каждый день повторялось одно и то же, и желание уйти уже стало притупляться, глохнуть, а только хотелось спать, спать, спать. Но вот однажды вечером, когда пригнал стадо, вытащил вдруг из-под топчана своего сапоги, начал обуваться.
— Ты куда это? — спросила теща. — Садись ешь, налила вот тебе.
— Пойду, — сказал вяло Степан.
— Куда еще — пойду? Никуда не надо ходить. Садись, жри, пока дают.
— Не надо мне, совсем пойду.
— Как — совсем? Кто тебя отпускает?!
— В пастухи я к вам не нанимался.
— Ираклий! Ираклий! — завопила теща, словно ее собирались резать.
Появился в дверях хозяин.
— Гляди, уходит! — не переставала визжать она. — Вот тебе благодарность! Ты поил, кормил, делу учил, и вот как он тебя благодарит!..
— Уходишь? — тихо, угрюмо спросил Иванцов.
— Ухожу.
— К Тылюдину? Ну давай, иди, он тебя научит крыши красить.
Степан промолчал, связывая в узелок свое скудное имущество.
Иванцов отступил с порога. Губы его дергались, лицо как-то странно кривилось — не то от злости, не то от огорчения. Теша опять завопила, что вот какое мордовское охвостье, даже и спасибо не скажет!..
Степан только улыбнулся — это уже его не касалось, пусть себе говорит, что хочет.
— Замолчите, мамаша! — крикнул Иванцов надсадно. — Замолчите! — И затопал ногами, хотя теща испуганно таращилась на него и молчала. — Господи, как вы все ничтожны! — Плюнул себе под ноги и убежал в мастерскую, к новым чижам и дроздам, которые уже прыгали по клеткам.
Степан забрал узелок и пошел прочь.
13
— Ну что, Степан, куда путь держишь? — спросил старик. Он сидел на пороге своей сторожки, и закатное солнце блестело на стеклах очков, сползших на самый кончик носа.
