— Тут разве услышишь — такой шум...
И больше не знали, о чем говорить, искоса поглядывали друг на друга и тотчас отводили глаза.
— Ты приехала... А хотелось спросить: «Ты вспоминала про меня?»
— Приехала... А хотелось сказать: «Я поехала, чтобы тебя увидеть, я знала, что тебя увижу».
— А еще кто из Баевки приехал?
— Не знаю...
И замолчали, глядя на вертящуюся карусель.
— Хочешь покататься? — спросил Степан.
— А то, думаешь, нет!..
— Ну, тогда пойдем покатаемся. — И он показал ей на ладони монетку. — Моя, сам заработал.
Но на очередной кон их не пустили — не хватило мест. Пришлось ждать, но им было все равно, они были счастливы и тем, что вот так стоят рядом.
— Где сядем — на коней или в зыбку?
— Вай, Степа, разве девушкам хорошо сидеть на коне?
Карусель остановилась, веселые, довольные девушки и ребята сбегали по лесенке вниз, освобождая места. Степан с Дёлей уселись в зыбку. Карусель тронулась, пошла, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, и вот уже карусельная шарманка испустила скрипучую, повизгивающую мелодию.
— Вай, Степа, хорошо-то как! — прошептала Дёля, хватаясь за руку Степана.
— Хорошо, да!..
А внизу бесконечно летела пестрая человеческая толпа, летели деревья, подернутые редким, зеленым туманом весны, шло кругом солнечное голубое небо, и в этом просторе летели вместе со звуками шарманки и человеческие надежды на счастье. И так было хорошо Степану, что сердце подкатило к самому горлу и билось со сладостной силой, готовое вырваться на волю. Ветер трепал волосы, рубаху, и казалось, что это блаженство, это сбывшееся счастье уже не кончится никогда.
— Вай, Степа, и на крещение ни разу так не каталась!..
Но вот карусель замедлила бег, шарманка захрипела и смолкла. Карусель остановилась. Степан словно очнулся, поглядел кругом и засмеялся.
Потом они ходили по ярмарке, ели пряники, которые Степан покупал, пока не кончились деньги. Иногда они лукаво и смущенно посматривали друг на друга — в эту минуту они вспоминали родниковый бочажок у Бездны в зарослях ивняка.
Солнце уже давно перевалило за полдень, но они не замечали этого. Они разговорились. Степан в самых мелких подробностях рассказывал ей о своей жизни у Тылюдина и в доме брата, и — странно — в теперешнем его пересказе эта жизнь получалась удивительно хороша и интересна. В ней не было печали, не было обид и укоров, Тылюдин не говорил «Пошел!», а сноха Вера не попрекала куском хлеба. Точно так же и в рассказе Дёли не было долгих зимних дней, проведенных за прялкой, не было ненавистной картошки, страшных метелей, уныло воющих в печной трубе, не было горьких, отчаянных дум, а все было точно один сплошной веселый праздник.
