Федор чувствует, как отлегло на душе. Он переворачивается на спину, смотрит в голубое небо, где плавают такие мягкие облака, переводит взгляд на изумрудно-зеленые кусты ивняка.
«А что, — думает он,— небось там, на целине, нет такой реки, такого неба... Да и сына одного оставлять, хоть и выгнал он меня в чулан, жаль. Женится, приведет молодайку, а там внучек появится, позовет отца, еще поклонится».
Федор подымается на обрыв посмотреть стадо. Коровы разбрелись, пасутся. Жара спала, и они повеселели. Он, прихрамывая, идет к своей одежде, достает рожок и, поудобнее сев на песке, начинает играть для души.
От мягких, как журчание родника и щебетание птиц, звуков рожка Федору становится уютней, он ощущает теплый взгляд Кузьмы, и тоска его пропадает совсем...
Помоги, брат, ошибка вышла...
Их вели на расстрел. Молоденький русоволосый и веснушчатый полицай, выслуживаясь перед немцами, подгонял Бориса Бриллиантова, толкая прикладом в спину, в то место, где ему содрали при допросе кожу и посыпали солью.
Конвойный немец одобрительно посматривал на полицая, а Борис Бриллиантов моргал мученическими глазами, блестевшими от слез. Он механически смахивал эти слезы и испуганно оглядывался на полицая.
Картина провала неотступно преследовала его, и Бриллиантову было до жути обидно, за то, что он, основной связной подпольной группы, младший лейтенант, считавший себя умным и изворотливым, попался в гестапо первым. Попался глупо. Черт его понес на толкучку, на это разношерстное сборище людей, где сотни желающих купить что-нибудь из съестного и какой-то десяток пронырливых, преследующих только наживу жадных торгашей, которых чуть ли не разрывали на части, если они вытаскивали из-за пазухи темную, как земля, краюху хлеба.
В сером кепи, в приличном, из хорошего трико пиджаке, Борис с уверенным видом толкался среди толпы, чувствуя, как сжимается от голода пустой желудок и во рту появляется холодная слюна с привкусом металла.
Потом Бриллиантов заметил румянощекую молодую женщину в ситцевом цветастом сарафане, стоявшую с камышовой кошелкой у стены серого дома, и пошел к ней, стараясь не привлекать к себе внимания, и, как потом, узнав, что она продает курицу, обрадовался этому, думая, что теперь наконец поест всласть.
В обмен на курицу предложил ей часы, хотя они были подарком матери и единственной его драгоценностью. Женщина не стала торговаться, густо покраснела и повела его подальше от глаз спекулянтов и шныряющих по толкучке полицаев. Она не успела его отвести, не успела сделать выгодного обмена, потому что Бориса остановил полицай с фашистской свастикой на рукаве и потребовал документы. Бриллиантов с безразличным видом протянул паспорт и стал ждать, не подозревая, что полицейский был из местных, он знал почти всех жителей маленького городка в лицо.
