— Занимался бы своим делом и не мешал бы людям заработать, — сказал Василий.
— Он ведь добро людям делает, — вмешалась одна из женщин.
— А мы что, не добро делаем? — откликнулся хозяин лодки. — У него и катер, и горючее государственное, вот и выставляется благодетелем.
— Да я что, я так, просто к слову пришлось.
Хозяин лодки посмотрел на меня:
— А вода на глазах прибывает. Сюда шел — вот той березки до сучьев не доставала, сейчас и сучья залило.
Резко налетел прохладный ветер, волна пошла больше с белыми бурунами, из-за этого лодочнику трудно было замечать плывущие обломки льда, он сбавил скорость, повел лодку осторожнее.
Следом за ветром пришел дождь, сильные струи косо захлестали по спинам. Пришлось подымать воротники плащей и садиться к ветру спиной.
Вода закипела, зашумела вокруг. Несколько раз лодка натыкалась на льдины, к счастью, они были небольшие.
Хозяин лодки чертыхался, напряженней всматривался вперед, сожалел, что из-за каких-то двух рублей погнал в такую непогодь.
Дождь лил недолго, все же в лодку натекло порядочно воды.
Хозяин подал мне жестяной ковш:
— Поработай на благо общества.
Я черпал почти до самой деревни. Расплачиваясь, женщина сказала лодочнику:
— Хотя бы с парня-то не брал, сколь он воды выхлестал.
— Дело общественное, а оплачивать он обязан.
Выбрав посуше место, я положил рюкзак и стал ждать Сапрона Терентьевича.
Темные тучи заволокли небо, день стал заметно темнеть. По стержню реки плотно шел лед.
Деревенская улица и дворы были залиты водой. Люди ходили в броднях, осторожно, вдоль плетней и заборов. Только несколько изб, стоявших на пригорке, выглядели привычно.
Недалеко от того места, где я остановился, выла собака. Я вспомнил рассказ Аклуньи и прислушался: собака выла в саду. Через определенное время вой прекращался, но возобновлялся на отчаянно высокой ноте. От сырого, зябкого ветра, рассказа Василия, пасмурного дня и воя собаки на душе стало грустно. Я пожалел, что приехал.
С реки приближался пыхтящий перегруженный катерок. Сапрон Терентьевич привстал, чтоб лучше было видно место причала.
Бабы с катера направились к дому Аклуньи. Пошел за ними и я.
В саду, на залитой водой будке, сидел желтовато-серый огромный кобель. Кончики ушей у него были отрезаны, вместо хвоста торчал обрубок. Задрав голову в небо, кобель выл. Тяжелая ржавая цепь, пристегнутая к ошейнику, была так натянута, как будто кто-то из-под воды тащил собаку вниз.
— Ишь, ловкой какой, всигнул все-таки, — восхитилась Аклунья.
