Больше всех Леле понравилась красивая, светловолосая, улыбчивая женщина. Она долго целовала Лелину маму, потом погладила Лелю по голове.
— До чего ж ты у нас раскрасавица, — певучим, протяжным голосом пропела она. — Глаз от тебя не оторвешь...
— Будет тебе, Настя, как бы девчонку не испортила, — недовольно заметила бабушка. — Ничего в ней такого особенного нет, девочка как девочка...
— Вот уж нет, — возразила Настя. — Уж никак про нее такого не скажешь, что девочка как девочка...
Нагнулась к Леле, поцеловала ее в щеку.
— Что, верно говорю? Как думаешь?
— Не знаю, — сказала Леля.
Но Настя уже глядела на Лелину маму.
— А ты, Маша, вроде бы с лица спала. — Голос Насти казался словно бы озабоченным, но Леле подумалось, что, наверно, она притворяется, а на самом деле вовсе ей не грустно. — Не болеешь, часом?
— Нет, — ответила мама, — не болею.
— А дочка вся как есть не в тебя, — продолжала Настя, губы ее тронула чуть заметная усмешка. — Должно, в мужа твоего, не иначе?
— Угадала, — согласилась мама. — В него.
«Должно быть, мама не очень любит эту самую Настю, — подумала Леля. — И Настя, наверно, тоже не очень хорошо относится к маме. А почему так, интересно? Надо бы после спросить у мамы».
Все молчали, бабушка сказала первая:
— Чего ты, Настя, Машу пытаешь! Садись-ка лучше, я тебе чаю налью...
— Чай не водка, сколько его выпьешь? — спросила Настя, села против Лели, подмигнула ей веселым карим, в густых ресницах глазом. — Чай пить — не дрова рубить, верно, дочка?
— Верно, — ответила Леля.
Хотя Леле казалось, что Настя не нравится маме, она ей все равно нравилась, потому что Леле нравилось все красивое, а Настя была красивая, к тому же веселая, веселее всех.
Она первая затянула песню (Леле еще не приходилось ни разу слышать такие слова):
Ой, родимая ты моя матушка.
Да родимый ты мой батюшка,
Вы почто со мной расстаетеся?
На чужую сторону провожаете?
В чужую семью да в немилую.
Вы дитя свое отдаете кровное...
Мотив был протяжный, грустный, слова тоже были печальные, не только Настя, но и бабушка тоже тянула слабым, тонким голосом:
На чужую сторонку провожаете?
В чужую семью да в немилую...
Вдруг Настя оборвала песню, вскочила из-за стола.
— Да что же это! — воскликнула. — Что же мы, бабоньки, про печаль-горе к чему поем? Лучше давайте повеселее что вспомним...
И пошла притопывать ногами, поводя плечами, выкрикивая задорно чуть хрипловатым голосом:
Возьму ножик, возьму вилку
Да зарежу свою милку.
