И так все годы. Надежда говорила:
— Вместе мы прожили подряд от силы месяцев семь...
— Восемь, — поправлял он. — Или восемь с половиной, почти по Феллини.
Она была рослая, белокожая, темно-русые волосы короной на голове. А он щуплый, ниже ее ростом, похожий на рано повзрослевшего подростка. Вздернутый нос с широкими ноздрями, веснушки на щеках, постоянно смеющиеся глаза.
— Наверно, кто-то может подумать, что ты мой племянник или младший братишка, но никак не муж, — говорила она.
Он равнодушно соглашался:
— Пусть, нам-то что?
— А все потому, что у тебя вид несерьезный.
— Чем же?
— Никогда не носишь галстук, вечно какие-то ковбойки страшных расцветок с закатанными рукавами.
Он смеялся. А она обижалась:
— Ничего смешного! Я — женщина, и мне обидно, что подумают: ты моложе меня.
— Так я же и есть моложе, — отвечал он. И снова смеялся.
— Нет, ты вконец неисправим, — утверждала она.
— Вот именно, — соглашался он.
Потом случилось так, что он нежданно-негаданно приехал домой. И она очень обрадовалась, и он тоже был доволен, что дома. Она спросила:
— Надолго?
— Еще не знаю, — сказал он. — Дела покажут...
Как и обычно, уходил с утра в министерство по делам, вечером возвращался домой. Был весел, оживлен, много шутил, но порой она ловила его взгляд, ускользающий, тревожный или, может быть, скорее озабоченный?
И еще она заметила: он перестал спать ночами.
Она волновалась, пичкала его всевозможными снотворными, он послушно принимал лекарства, но все равно не спал. Не вздыхал, не ворочался, лежал очень тихо, но она понимала, что он не спит.
Однажды она пришла с работы позднее его. Открыла дверь, он сидел за столом, смотрел прямо перед собой. По радио транслировалась музыка, поэтому он не слышал, как она открыла дверь. Ее поразил его взгляд, отрешенный, пустой, словно бы ничего не видящий...
Она подошла к нему:
— Артемушка, вот и я.
Он вздрогнул. Стал усердно улыбаться, а глаза оставались все такими же бездумными, пустыми.
Она спросила:
— Почему у тебя такие глаза?
— Какие «такие»?
— Не знаю, не такие, как всегда.
— Сумасшедшие?
— Нет, просто немного странные, одним словом, не твои...
Губы его все еще улыбались, но он уже не глядел на нее. Опустил голову, окунулся лицом в ее ладони.
— Ничего от тебя не скроешь.
Она спросила не сразу:
— Случилось что-то плохое?
— Да.
— Что же?
— Меня сняли с работы.
— И только?
— Нет, не только. Хотят отдать под суд.
— За что?
Он помедлил и вдруг стал говорить быстро, захлебываясь.
