— Затеряюсь я на вашем диване, — горестно вздохнул Саня. — Велик больно.
— Дивана боишься, а милиции нет?
— Милиции не боюсь, — подтвердил Саня. — Я и выпил-то всего две рюмки, и поеду часа через два, не раньше.
Ему пришла в голову еще одна замечательная мысль, и он хотел осуществить ее завтра утром, как встанет. Здорово получится, честное слово! Гирлянды искусственных цветов, развешанные там и здесь для украшения замечательной новой квартиры, не согрели ему душу. Жестколистное экзотическое растение в кадке тем более. «Словно лопасти латаний на эмалевой стене», — закачались у него в голове строчки Брюсова. Куда ни войдешь, повсюду теперь латании на эмалевых стенах. Вот только Валерий Яковлевич имел в виду кафельную печку-голландку, на нее и ложились вечером лапчатые тени, а сама она дышала теплом… Завтра Саня накупит у бабушек-старушек гераней для тети Наташи — розовых, красных, белых. Сколько он себя помнит, у них всегда герани цвели по окнам. Бывало, за окном темнота, сырость, а на окне живая жизнь пламенеет. Герани — цветы неприхотливые, отдачливые, забот немного, а радости хоть отбавляй. Завтра он этой жизнью и заполнит квартиру, пусть полыхает по подоконникам. Поутру дети с внуками старикам «доброе утро» скажут, потом старики с цветочками поздороваются, так и приживутся. А то уж больно крутой курс на перемены взяли, не по возрасту.
Жизнь снова сияла для Александра Павловича всеми красками, кипучая энергия била ключом. Как известно, «пока не требует поэта к священной жертве Аполлон, в заботы суетного света он малодушно (или энергично?) погружен».
За столом сидели долго, сначала только ели и пили друг за друга, а потом и разговорились. За разговорами о том о сем дело дошло и до кольца. Саня достал его из бумажника и протянул отцу.
— Ничего тебе не говорит гусь-лебедь?
Тот повертел кольцо в руках, внимательно рассмотрел и отрицательно покачал головой:
— Ничего. А откуда ты его взял?
— В бабушкином сундуке нашел. И хочу выслушать семейное предание о крепостной девушке и барской любви. Правда это или выдумка?
Брови у отца изумленно поползли вверх.
— Первый раз слышу! Это что еще за история?
— Бабушка как-то своей подруге рассказывала. Тете Лере. Помнишь такую? Строгая, чинная старушка с пучком. А я рядом вертелся, уловил что-то краем уха, а расспросить потом не удосужился.
— Помню тетю Леру. Одинокая, с трудной судьбой женщина. Она же у нас до самой смерти прожила, матушка ее приютила. В чем, правда, трудности состояли, не знаю. Нам не говорили, мы не спрашивали. У нас со взрослыми словно бы молчаливый уговор существовал: не в свое дело не мешаться. Так про кого же матушка рассказывала? Про свою мать или, может, про бабушку?
