На Капри Дзержинский узнал, что его друг Горький тоже побывал в тюрьме. Он был арестован 11 января 1905 года, находился в Петропавловской крепости, в отдельной камере Трубецкого бастиона, обвинялся в написании воззвания, призывавшего к борьбе с самодержавием.
Арестами Феликса интересовалась только сестра Альдона и друзья по партии. При аресте Горького во всей России и за границей началась энергичная кампания за освобождение Горького. И уже в середине февраля он был освобожден под залог в 10 000 рублен. Деньги внесла М. Ф. Андреева. Вот так. Женщины любили Дзержинского, но выкупать из тюрьмы за такую сумму — не выкупали.
А может быть и выкупили бы, если бы имели деньги? Нет. Все-таки нет. Я думаю, революционного писателя можно было выкупить, а революционера-практика — никогда. Дзержинский был опасен, жесток и конкретен, его нельзя было ни купить, ни выкупить, ни продать. Да и не так Дзержинский был воспитан. Польская шляхта (пусть даже мелкопоместная) не продавалась актрисам-самоучкам за 10 000 рублей.
Горький никогда не любил охоты.
— Ведь жалко же их убивать, черт возьми, зверей этих! Ведь, например, медведь (показал, как медведи сосут водку из бутылки, обняв лапами; как ходят, какие милые, никогда не нападают на человека, если не тронуть, какие мохнатые…)
— Ведь медведь, он удивительно милый человек.
Ну, как тут ни вспомнить ручного медведя Мишку — первую жертву, расстрелянную в селе Кайгородском.
Мне довелось читать воспоминания Владислава Ходасевича. Это тот человек, который по словам Горького, «сделал из злости ремесло», утверждал, что слухи об оргиях на итальянской вилле Горького преувеличены. Все сводилось к невинным шуткам, вечерам с шампанским, домашними фейерверками, поездками на велосипеде, объясняет Ходасевич.
Мне, выросшей в среде эмигрантов, известно иное. Может это были не оргии, а просто — времяпровождение?
На вилле «Спинола» всегда было много гостей. Здесь Дзержинского ждал приятный сюрприз. Узнав, что он любит музыку, Мария Федоровна пригласила Варвару Кузьминичну Риолу, замечательную пианистку, жившую на Капри, и та играла Шопена специально для Феликса. Закрыв глаза, он вслушивался в знакомые мелодии и на их волнах уносился в далекое детство, в милое сердцу Дзержиново.
Вновь пили мадеру.
— Человек — это звучит гордо! — повторял Горький слова героя своей пьесы.
— Может и гордо, — скептически заметила пианистка. — Но вы, Алексей Максимович, на мой взгляд, губите дар данный вам Богом.
