Полковник смутил капитана своим фронтальным штурмом. Не деликатничал, не вытанцовывал вокруг, а сразу, с грубоватой солдатской прямотой попытался выведать у Шепота, что он собой представляет,- и капитан понимал, что от его сегодняшнего поведения будут зависеть их дальнейшие отношения с начальником отряда. Знал, что надо быть хоть немного приветливее с полковником, поддержать хотя бы одну его шутку, намеком ответить на намек, но не мог сломать свой характер, да и не привык ломать его. И хотя чувствовал, что держался с полковником слишком сухо, что даже сейчас идет к его машине, как скованный, такой напряженный и вытянутый, как на параде, но не мог ничего с собой поделать. Пусть думает полковник, что прислали ему сюда служаку, просоленного тихоокеанскими ветрами, провяленного всеми пограничными солнцами, пусть впоследствии, выкапывая с тем своим майором тысячелетние черепки, посмеиваясь, расскажет о новом начальнике заставы. А вот он такой, иным быть не может. Как говорят: не тогда лижи губы, когда сладкие, а тогда, когда горькие!
Четко отпечатывая шаг, Шепот подошел к газику, взялся за ручку, дернул к себе легкую дверцу.
И вдруг сломался, как хрупкая осинка от резкого порыва ветра.
Полковник, прикуривая папиросу, пристально смотрел в спину капитана, видел, как вдруг спина эта утратила всю свою четкую очерченность и напряженность, плечи опустились, стали круглыми, словно бы мягкими какими-то, спина утратила свою натренированную твердость, капитан неуклюже раздвинул ноги, словно боялся, что упадет, и любой ценой хотел сохранить равновесие. Шепот протянул вперед руки мягким, совсем не военным жестом. Нелютов улыбнулся и тихо повернул назад к заставе. Дежурный снова раскрыл было рот, но полковник сдержал его движением руки, подошел к телефону, стал кому-то звонить.
А Шепот стоял перед машиной еще более смятенный и обрадованный, чем много лет назад, под сухим почерневшим деревом среди степи.
- Вы? - сказал, не веря.
…Долгие годы снилась ему ночами та, которую любил. Снилась даже тогда, когда был женат на Инне; она была бессильна изгнать Галю из его ночей. Только истинно любимые женщины могут приходить в наши сны, а всем другим, как бы они этого ни хотели, нет туда доступа, и не могут они его получить никакой ценой. А Галя снилась ему часто, и снилось, что целует он ее всегда в одной и той же комнате, и всегда она одинакова - молодая, привлекательная, беззащитно-хрупкая. И всякий раз во сне вспоминались ему давдие сны про этот самый поцелуй, и уже все перепуталось, и он не мог понять, целовал ли он Галю когда-нибудь на самом деле или прошлое было только сном, а поцелуй - теперь, хоть и это тоже только сон. И потом целые дни ходил он разбитый, как больной, и не мог постичь, снилось ли ему или и в действительности целовал он ту, бледную и нежную, с равнодушными движениями и подернутыми истомою прозрачными глазами, и вновь и вновь мечтал он о встрече с нею, хотя так и не узнал, жива ли она, куда девалась, какою стала - ведь прошло много лет, полжизни почти прошло.
