Семен Палий - Юрий Михайлович Мушкетик

Хотя был только конец мая, стояла нестерпимая жара. Солнце медленно поднималось над головой, и его горячие лучи беспощадно жгли порыжевшую степь, — ни единое облачко не скрывало, хоть на миг, раскаленное солнце.

На берегах Колымаки буйно зеленели травы, а здесь, на холме, где должны были состояться выборы гетмана, высокий ковыль давно выгорел, и холм казался покрытым огромной серой епанчой, на которой капюшоном выделялся шелковый княжеский шатер, яркоголубой на фоне серой, однообразной степи, наполовину скрытый в тени высокой раскидистой березы. Рядом стоял небольшой дубовый стол, накрытый ковром, да несколько стульев, а чуть в стороне — широкие дубовые скамьи.

В степи было людно: за шатром четкими прямоугольниками выстроились четыре наемных иноземных полка, еще с вечера приведенные сюда; слева расположился большой отряд московских стрельцов, а-внизу, прямо перед шатром, почти до самой Колымаки бурлило и играло красками море жупанов и казацких шапок с красными и синими верхами. По обоим берегам большими косяками ходили стреноженные казачьи кони. Над толпой плыли синевато-сизые струи табачного дыма, и от этого зной казался еще сильнее.

Невдалеке от шатра под открытым небом сидела большая группа казаков; они молча курили люльки и сосредоточенно смотрели на дорогу, что змеей извивалась по степи до самого села с маленькой деревянной церковкой, белевшей между высокими осокорями.

— Ну и духота, аж во рту пересохло! — устало промолвил немолодой, степенный казак, выбивая люльку об эфес сабли. — Хоть бы ветерок подул, что ли.

— И чего они тянут, только людей морят! Не зря говорится: кому свадьба, а курице смерть.

— Терпи, Мусий, в атаманы выйдешь, — снова проговорил степенный казак. — Как ты думаешь, кто гетманом будет?

— А что нам, Василь, думать? Кого старшина[1] прокричит на гетмана, того и назначат, — равнодушно ответил Мусий.

— Как так старшина? А коли нам он не по вкусу придется? — повернулся к Мусию молодой остролицый казак.

— Думаешь, про твой вкус спросят? Как бы не так! Можешь, кричать, пока пуп не вывалится. Между старшиной все давным-давно сговорено. А нам только останется магарыч пить.

Мусий говорил как бы шутя, но глаза его, глубоко спрятанные под прямыми густыми бровями, смотрели строго.