«Петербург, я еще не хочу умирать», — рубил рукой воздух Эмка Мандель. «На земле нас не так качало!», — гремел Солоухин.
Да ведь и «Сан Саныч» (Реформатский) преспокойно цитировал как пример особого, «питерского» произношения, гумилевские:
И умру я не на постели
При нотариусе и враче,
А в какой-нибудь дикой щели,
Утонувшей в густом плюще.
В этих коридорах вывешивалась очередная стенгазета, и помню, как весной сорок третьего года на одном из ее листов была наклеена телеграмма: МОСКВА ТВЕРСКОЙ БУЛЬВАР 25 ЛИТЕРАТУРНЫЙ ИНСТИТУТ МОЙ МАЛЬЧИК ЕВГЕНИЙ ПОЛЯКОВ УБИТ МАМА. И тут же навсегда запомнившиеся, пусть и не вполне умелые, строки его стихов:
Если я останусь в живых
И сохраню все, что намечал,
То я от капель дождевых
Спать не буду по ночам.
Это потом Петр Хорьков напишет «домой», в институт, из Берлина: «Я чувствую себя, как Чрезвычайный и Полномочный Посол Дома Герцена на величайшем и неповторимом мировом торжестве».
А ведь Литинститут и впрямь, пожалуй, имел право «представительства» там! Его питомцы воевали и под Москвой, и в блокадном Ленинграде, и в пылавшем Сталинграде, и в партизанах у легендарного Ковпака. Ходили в разведку и в штыки, рыли окопы и взрывали мосты, да и «по специальности» трудились: повстречавшись в Карелии во фронтовой редакции аж с несколькими однокашниками, кто-то радостно воскликнул: «Ну, кажется, полный филиал Литинститута».
С тех пор минули годы и годы... Были времена, когда не то, что «диссидент» Корнилов или «эмигрант» Коржавин, но даже скромный автор этих строк был для институтской администрации «персоной нон грата», выражаясь языком дипломатов. Теперь уже чуть не двадцать лет я прихожу в Дом Герцена, извините за выражение, как «важное рыло» (так рекомендовался дед Блока, Андрей Николаевич Бекетов, в качестве ректора Петербургского университета) — председатель Государственной экзаменационной комиссии.
А для меня в этих аудиториях и коридорах по-прежнему живут отголоски давних разговоров и споров, смешиваясь с гомоном нового поколения. И бывает, так хочется, чтобы и ему было внятно это «эхо», что того гляди, пристанешь к снующим вокруг юношам и девушкам с простодушной просьбой, высказанной в поздних корниловских стихах:
Племя незнакомое,
Посиди со мной.
Впрочем, у него немало собственных забот и проблем...
МАЛЕНЬКАЯ «ИНТЕРМЕДИЯ»
Как уже было упомянуто, жилось мне в студенческие годы трудно. И прямо-таки счастьем выглядели две полученные в институте путевки в так называемые дома творчества (название, над которым всегда иронизировал Твардовский, считая его нескромным и даже «бесстыжим»).
