Определенный сдвиг в этом направлении произошел лишь тогда, когда в 1948 году я «по наводке» все того же Реформатского, не раз выручавшего нас в трудные минуты (например, когда у меня однажды украли хлебные карточки), стал внештатным лектором в Библиотеке-музее Маяковского, находившемся тогда в Гендриковом переулке.
Непосредственно же в музей устраивала меня жена Александра Александровича, Надежда Васильевна, ведавшая там научной частью. С ней мы потом оставались в самых дружеских отношениях до конца ее дней.
Нас, молодых сотрудников, было четверо: Валя Гольдштейн (Лидина однокурсница) Савелий Гринберг (которого все почему-то звали Шурой), Наташа Крымова и аз, грешный. Правда, Наташа, блеснув артистической декламацией раннего Маяковского, восхитившей Надежду Васильевну, промелькнула в музейной жизни метеором: ее решительно перетянули ГИТИС и — бурный роман с будущим мужем и знаменитым режиссером Анатолием Эфросом. Впоследствии она не только разделяла его трудную судьбу, гонения, вынужденный уход из одного театра за другим, но стала видным театральным критиком, автором множества статей, книг, телевизионных передач.
Валя Гольдштейн и Шура Гринберг испытали все неприятности, связанные с пресловутым пятым пунктом анкеты («национальность») в пору так называемой борьбы с буржуазным космополитизмом, да и в последующие годы. Явно подававшая надежды как «маяковед», Валя, однако, чувствовала себя неуверенно. Когда я однажды посетовал, что жена из-за ребенка никак не может устроиться на работу, то получил от Вали неожиданно злой и резкий ответ, что она многое бы отдала за то, чтобы иметь такую фамилию, как Лида (то есть русскую, а не еврейскую).
Когда почти через десять лет, работая в журнале «Юность», я пытался привлечь ее как автора, у меня возникло ощущение, что за эти годы она как-то потеряла себя. Много позже говорили, что она подалась в экстрасенсы.
Что касается Шуры, он держался спокойно, но замкнуто, а впоследствии уехал в Израиль, где стал довольно известным поэтом.
В самом музее обстановка тогда была сравнительно мирной, во многом благодаря Реформатской и директору — старой большевичке (и дочери царского генерала!) Агнии Семеновне Езерской, умной и простодушной, искренней и горячей поклоннице Маяковского.
Агния Семеновна относилась ко мне очень хорошо и даже взяла несколько месяцев на работу Лиду. Той в музее понравилось, и она, быть может, там и прижилась бы, если бы вскоре одна из ее однокурсниц и подруга Светлана Боярская, уже работавшая в Детгизе (издательстве детской литературы), не устроила туда и ее, почти одновременно с тем, как я после окончания Литинститута оказался в редакции «Огонька», о чем речь впереди.
