Он рассказывал о своей встрече с дедом в Крыму уже после поражения Врангеля, когда сам, вполне штатский человек, отведал застенков и видел, и слышал, как других и вовсе «к стенке» вели. А уж офицеру, да еще с авантюрной жилкой, которая вовсю играла в моем деде, печальной участи и вовсе было не миновать. Однажды он уже был на грани поимки, как рассказывал Михаилу Николаевичу, но сумел лихо вывернуться.
И с той поры — ни слуху, ни духу!
Правда, много позже дошло какое-то смутное известие, что якобы уцелел, сменил фамилию и затаился, осел где-то на юге.
По тем временам слух этот не решились проверять, а Юлии Николаевне ничего не сказали, чтобы сердце не бередить... От него же самого, насколько мне известно, ни вестей, ни какой-либо помощи не было никогда. Да, может, он и впрямь погиб — в гражданскую ли, позже ли...
Вдова (вдова ли?) вместе с дочерью была из Полибина изгнана, приютилась было в купленном братьями Турковыми до революции небольшом имении Свищевке той же Пензенской губернии, но потом перебралась в Москву, к брату Александру Николаевичу. «Больше им негде было голову преклонить», — говорит О.М. Старикова.
Доктор А.Н. Краевский с женой Марией Николаевной, урожденной Ивановой, и сыном Николаем, будущим знаменитым деятелем в разнообразных областях медицины, от патологоанатомии до «новшества» XX века — лучевой болезни, занимал до революции пятикомнатную квартиру в большом по тогдашним меркам, четырехэтажном доме в тихом Серебряном переулке, выходившем на Арбат.
Теперь он приютил у себя множество родичей — мать Елизавету Семеновну, сестру Юлию с дочерью да еще целый девичий цветник — дочерей брата Михаила: Ольгу, Елену, Наталью с их братом Иваном в придачу. Эта четверка не смогла ужиться с мачехой — скупой и нелюбимой Натальей Николаевной, на которой отец всего этого выводка женился после смерти ее и М.Н. Краевской сестры — своей первой жены Людмилы.
Помимо исключительной доброты хмуроватого с виду дяди Сани (так его звали не только племянницы с племянником, но в подражание им уже их собственные дети, пока он с напускной строгостью не «повелел» нам впредь именовать его дедушкой) это гостеприимство имело тогда и весьма существенный резон: повсеместно шло так называемое «уплотнение» квартир, вселяли совершенно чужих людей, и куда лучше, чтобы вокруг были только свои!
Теперь Серебряный переулок перерублен Новым Арбатом, и это довершило все безрадостные перемены, которые происходили с ним на моих глазах.
