Белинков же на какой-то стадии следствия оказался в одной камере с венгерским поэтом Анталом Гидашем, арестованным еще в конце 30-х годов, зятем известного коммунистического деятеля Бела Куна, тогда же расстрелянного. Гидаш был убежденным коммунистом, лишь затем прошедшим долгий и мучительный путь разочарования. И сокамерники весьма друг другу не понравились. Антал Францевич, благодаря настойчивым хлопотам жены Агнессы, ранее тоже сосланной, как и ее мать, и заступничеству Фадеева с Сурковым, был вскоре освобожден. Белинков же вернулся лишь в пору хрущевской оттепели, больной и страшно изменившийся.
Я даже не сразу узнал его при встрече в малеевском Доме творчества. Когда вышла его отличная книга о Юрии Тынянове, он прислал ее мне с надписью, в которой, на мой взгляд, было больше его вышеупомянутой сугубой любезности, нежели истинного чувства; возможно, впрочем, тут сказалась и ностальгия по тем давним временам, когда он легко взбегал по институтским лестницам, а не одолевал с одышкой каждую ступеньку.
Его первая книга прошла в печать, хотя и не без труда, — он сумел очаровать влиятельного тогда критика — Евгению Федоровну Книпович, человека сложной биографии: в молодости близкая Блока, она затем пребывала в теснейших взаимоотношениях не только с Фадеевым и Тихоновым, но и с такой отвратительной личностью, как директор издательства «Советский писатель» Лесючевский. Изустный остроумец Зиновий Паперный не преминул запечатлеть эту эволюцию: «...Блока нет, общаться не с кем, и Женя дружит с Лесючевским».
Новая же белинковская книга, посвященная Олеше, увидела свет только «далеко от Москвы», если воспользоваться названием романа Василия Ажаева, — в одном из сибирских журналов и все равно вызвала скандал.
Вскоре, отправившись с женой в туристическую поездку, Аркадий сумел перебраться из Югославии в Италию и стал невозвращенцем. Умер после автомобильной катастрофы — случайной ли, Бог весть...
Вспоминая студенческие годы, думаю: не спас ли нас с Борисом Куняевым уход в армию от участи вышеупомянутых однокашников?
И памятные гудзенковские строки кажутся говорящими уже не только о фронтовых событиях:
Снег минами изрыт вокруг
И почернел от гари минной.
Разрыв! — И умирает друг.
И значит, — смерть проходит мимо.
Сейчас настанет мой черед...
«Разрывы» раздавались и в кругу других моих знакомых. Еще в начале 1942-го был арестован работавший в Радиокомитете Владимир Адамович Федорак, муж гимназической подруги моей матери— Нины Анатольевны Герман, актрисы и режиссера детского радиовещания. Несколько месяцев все мы томились неизвестностью, ходили сначала в тюрьму на улице Матросская тишина, потом в Бутырки, пока однажды, сделав очередную передачу, не получили не сразу нами понятый, но потом вселивший некоторую надежду ответ: «Все получил в порядке». И действительно, вскорости Владимира Адамовича выпустили. По тем временам он вроде бы отделался легким испугом, но кто знает, насколько происшедшее сократило его жизнь!
