С момента последней панической атаки я больше не сталкивался с равным по силе страданием и не думал, что это возможно. Я хотел уйти в странствующий ретрит именно из-за его трудности. Но, справившись с паникой, я предполагал, что уже никакие препятствия не одержат верх над моими усилиями. Я убил дракона, увидев его истинную природу, и более двадцати лет все эти демоны держались в стороне – пока я не столкнулся с мучительным смущением и страхом быть отвергнутым, которые впервые испытал на вокзале в Гае и которые усилились здесь, в Варанаси.
Будучи ребенком, я принял тот факт, что страх паники может вызвать атаку, как будто сила воображения заставляла событие материализоваться. Поэтому страх тоже стал врагом – еще одно мучение, которое я отвергал и презирал. Мне хотелось избавиться от тех своих качеств, которые мне не нравились, хотелось выбросить их, как мусор. Я не понимал их важности в качестве удобрения для моего душевного здоровья.
Теперь, сидя на полу на вокзале, я видел, как страх поднимается, словно пар, в пространстве между мной и другими. Мое отношение к тем, кто сейчас меня окружал, как к другим превратило их в предзнаменование бедствия. Для того чтобы устранить страх, мне нужно было стать другим – то есть умереть как Мингьюр Ринпоче. Но в этот момент – а не прошло и сорока восьми часов, как я покинул дом и впервые оказался один – вопреки моим наивным ожиданиям, что я мгновенно смогу отказаться от своих идентичностей, они стали еще более прочными. Но я отпустил панические атаки и позволил тогдашнему мальчику умереть. Когда-то я думал, что паника будет преследовать меня всю оставшуюся жизнь, но оказалось, что и она была, по сути, пустотна. Мои роли были, по сути, пустотны, но то, что я переживал их, значило, что они не были «ничто». Они дремали довольно долго. Я не ожидал, что спящие драконы проснутся в самом начале моего путешествия, но теперь, когда они проявились, я приветствовал возможность увидеть их в дневном свете. Я отметил все это, а потом решил: на сегодня я сделал все, что было в моих силах. Вместо того чтобы проводить ночь в общем зале ожидания, я вернулся в комнату отдыха, снова заплатив сто рупий за следующие двенадцать часов.
«Я не мое смущение, – сказал я себе, – не мое заблуждение и не моя паранойя», – даже если эти чувства казались такими прочными, что по ним можно было похлопать рукой. Монах Нагасена согласился с этим, утверждая, что в
