Наступил день, когда мы загрузили в сани материал, инструмент, гвозди и повезли наше богатство на фабрику. Кожаная шапка с разрубленным козырьком, борода, ватник, разношенные валенки не молодили меня, и я не удивился, когда горбатая уборщица, присев на ящик, пожалела мою надрывающуюся под досками старость.
Киоск, собранный нами, разделил зал на две неравные части. Стекло, продернутое деревянными шнурами! — на это стоило посмотреть. Уборщица подняла голову, долго смотрела, ахнула в побежала в швейный цех. В зал вошли женщины. Они радовались, глядя на стекла, и кутались в яркие, как луга, халаты. Пришел мастер, за ним Кившенко. Директор покрутил головой и сказал Плажевскому:
— Ты парня не отпускай. Он у нас в мастера выйдет!
В мастера я, конечно, не вышел. Но именно в тот день впервые по-настоящему ощутил я радость н у ж н о г о и с в о е г о труда.
13. Посвящение отцу
В понедельник утром к отцу пришел ревизор Розов. Мне не нравилась его манера постоянно и всех вышучивать, и я удивился, увидев, что на этот раз Розов молчит и внимательно отца слушает.
— Это под Черепаново было, — вспоминал отец. — Я эскадрон на отдых поставил, а ты в это время километрах в тридцати был. Взводный Кульков — помнишь такого? — говорит: «Махну, комэск, к бурятам за самогоном!» Совершенно неуемный был человек! Его бандиты потом ранили, я жалел, потому что оставили мы его бурятам, взять с собой не смогли. Знаю, буряты его выходили, но где он сейчас, жив ли, не могу сказать… «Твое дело, — сказал я Кулькову. — Иди, если есть силы. А мы выспимся». Мы за этой бандой две недели ходили, спали прямо на лошадях… Лег. Зыкову о дозоре крикнул. А минут через тридцать Кульков меня за плечо трясет: «Вставай, комэск, на хуторе банда!» Хоть застрели его — так спать хотелось. Выскочили мы на хутор, злые, невыспавшиеся, кого порубили, кого так взяли, вот тогда-то Кульков у бурят и остался…
Я закурил.
Приемник тщетно пытался заглушить речь отца. Индийцы жаловались на похищение волос пророка Магомета из Хазрабатальского хранилища. Выключив приемник, я задумался. Я думал об отце, об его товарищах, о столярном цехе. Снег за окном крутился, медленно прикрывал стекло, не мешал думать. На стене висела шашка отца. Выглядела она почти декоративно, но я-то знал, сколько зазубрин на ее кривом лезвии…
14. Роман Федин
Роман Федин на механической пиле резал бруски для стиральных досок. Домохозяйки, не имеющие машин, склоняются над этими досками и, положив на приступок мыло, со сдержанной страстью трут распаренное белье о гофрированное железо.
