— Хуже вороны!
— А ты ворон ел?
— Дело маленькое!..
2.
— Сережа, — спросил однажды Тасеев, — почему ты не женишься?
— На ком же я жениться могу? На баклане или на лисе?
— Ты же не всю жизнь провел на острове.
— Нет, — протянул Гусев, — Мне и мысль такая в голову не приходила. Да и зачем жениться? Ради прописки разве что?..
— Какой прописки?
— Да я Галку Чиркину вспомнил. У нее в Москве квартира пустая, так что смысл в такой женитьбе, пожалуй, бы был… — Гусев вдруг по-детски обиделся: — Чем я хуже футболиста, которого в Москву без лишних слов приглашают и тут же квартиру в центре дают? Конечно, мяч гонять и по ногам лупить я не очень-то умею, но при случае могу научиться. Пусть меня в столицу возьмут!
— Столица не для геологов, — возразил Тасеев. — По крайней мере, не для геологов-полевиков.
Но Гусев махнул рукой:
— Все равно не женюсь. Нет во мне этой смелости, старик. Я все молодое люблю, а жены, они, знаешь, быстро меняются.
Несмотря на усмешку, проскользнуло в тоне Гусева что-то необычное. А вспомнил он опять Нонку Белову. И даже не ее саму вспомнил, а то чувство постоянной восторженности, которое он всегда испытывал, находясь с ней… Не о прописке он тогда думал и не о том, как жены меняются… Но объяснять это было трудно, пусть Тасеев уж сам догадывается… Голова-то у него есть, и голова неплохая… Гусев вздохнул в прислушался: за окном шумел все тот же занудливый темный дождь…
3.
Но рассвет был, как фейерверк. Солнце разогнало туман, высветлило море и небо, и даже редкие тучки вели себя так, будто никакого отношения к промчавшемуся тайфуну никогда не имели.
— Торопись! — подгонял Тасеев друга. — Пока природа не одумалась, надо с нее клок содрать. С природой, Сергей, всегда надо бороться.
— Только с собственной! — возразил Гусев.
Впервые за неделю геологи увидели свой поселок полностью — разбитые домишки, береговые террасы, бамбуковые рощицы. Далеко на юг тянулась широкая полоса пляжа, на севере она упиралась в непропуски. Над всем этим царил мощный конус пика Прево. Даже в такой ясный день над вершиной его клубились белые грибки. Потом они слились в один. Грибок попыхтел, расширился, стал плоским кольцом. Еще расширился, дал начало второму кольцу, а то — третьему, самому широкому и мучнистому. Чуть позже кольца сомкнулись, и на вершину пика Прево на весь день легла широкая шапка.
Забрав молотки, рюкзак, карту, геологи выбрались на береговую террасу и уже с нее разглядели узкий перешеек, стиснутый водами Охотского моря и Тихого океана. Океанская вода была голубой, охотская серой. Ничем не обеспокоенный простор, в котором не замечалось никакого движения, и привлекал и отталкивал. Дымчатые мысы, угрюмые непропуски, светлые рощи — все это было знакомо, понятно, читаемо, но воздух — необъятный, от неба до моря, и море — необъятное, подернутое ощущением холодных глубин, были слишком огромны, чтобы люди сразу могли откликнуться на их красоту.
