Дорожка не обиделась на отца. Он был отходчив, он все понимал. Просто в нем говорил возраст… И, подумав о том, что отцу и впрямь нелегко будет оставлять дом, в котором он провел почти тридцать лет, Дорожка почувствовала, что к глазам ее подступают слезы… Ну, правда, почему она такая? Почему у нее все не как у всех? И Мятлев у нее не герой. Не любит жену, боится ее, а с разводом тянет…
Слеза упала на руку. Дорожка осторожно вытерла платочком глаза и заглянула в зеркало. Она знала, что совсем неплоха собой, но зеркало вечно ее разочаровывало. В шепоте Ильева, в словах подруг, в призваниях Мятлева она принимала саму себя несколько отвлеченно, будто все это относилось не к ней, но, оставаясь наедине с зеркалом, она искрение отказывалась понимать, что в ней видят мужчины, чему завидуют и к чему ревнуют в ней женщины?
Успокоившись, она написала сестре: «Буду в Елани в воскресенье. Жди. Лида». На обороте открытки был изображен альпинист, и Дорожка сразу вспомнила об Ильеве. Хорошо, что он будет на острове, когда я отправлюсь в Хабаровск, подумала она. Она не желала Ильеву ничего плохого. Напротив, он нравился ей, и ей нравилось его наивное умение подносить подарки. Вот только дом, в котором он жил с этим ужасным Разиным, ей не нравился. Особенно пауки и ужасный, похмельного вида кролик. Мятлев бы такого выбросил…
Может быть, именно в этом разница между Ильевым и Мятлевым?
И тогда Дорожке стало по-настоящему грустно. В Мятлеве, правда, не было того, чем с избытком владел Ильев — нежности. Первобытной и первозданной нежности. На мгновение Дорожка поймала себя на том, что ей хотелось бы владеть и тем и другим: нежностью Ильева, упрямством Мятлева, настойчивостью Ильева, силой Мятлева… Но так не бывает… Дорожка вздохнула…
Так она сидела и думала, а за окном моросил мелкий дождь, да шатался под ветром фонарь, не столь дающий, сколь отнимающий свет у этого осеннего, этого островного мира.
Он проснулся совсем разбитым, и его напугала густая красная сыпь, выступившая на руках и на бедрах. Сыпь вызывала неимоверный зуд, и он не сразу понял, что это всего лишь следы колючек, в которых он плутал целый день. После Тятино и Саратовки Ильев надеялся только на Добрый Ключ. Рыбаки есть рыбаки — рыба ушла, и они ушли, а геологи, по крайней мере их камералка, более или менее привязаны к одной точке…
Давно угадывавшийся тайфун самым краешком, но задел остров. Ветер нес снежные, как арбуз на изломе, клубы тумана. Мельчайшие пузырьки влаги пропитали все. Океан в бешенстве мотался вдоль берега, бился о скалы, а сверху на него один за другим срывались с обрывов тяжкие струи разбухших от дождя водопадов. Их жесткая пыль еще сильнее сгущала туман, и Ильев с трудом находил путь в этом не прерывающемся ни на секунду дожде, в этом гуле ручьев и чавканье всасывающихся в океан воронок.
