Я отпиваю из кружки глоток, а Херувим брезгливо морщится. С усмешкой щурюсь в сторону Черта и тот, угадав мои мысли, протянув лапу перед собой, прямо из ничего берет кружку с пенистым пивом, смачно отхлебывает. Меня за свой счет этот шельма ни разу не угощал. Черти стали не так щедры, да и Херувим из одного хлеба что-то ни разу не сделал пять. Видать, не в Христа пошел…
— И на чем мы остановились? — спрашиваю я.
— На житие в Потустороннем Мире, — смиренно напоминает Херувим.
Возведя глаза к прокопченному табаком потолку, он восклицает:
— Слава Всевышнему! Ты должен писать о его деяниях. Все, что создано в Мире — создано им!
— Постой, постой! — сдерживаю его. — Я отложил рукопись, чтобы перекусить. Не будь же столь многословен.
Агнесса приветливо улыбается из-за буфетной стойки. Я постоянный ее клиент. Моих собеседников она все равно не увидит, как не увижу я того игривого бесенка, который запрятан в ней, который заставляет гореть блеском ее глаза, когда в дверях погребка появляется бледнолицый скрипач музкомедии и приносит ей контрамарку в служебную ложу на новый спектакль.
Херувим не слишком почтителен:
— Да, да… О деяниях Всевышнего, кому ты обязан всем, ты должен слагать свои песни.
Я отрезало кусочек сосиски, накалываю на вилку горошек, макаю в горчицу и отправляю все в рот.
— А ты как думаешь? — спрашиваю у Черта.
— Шило! — хихикает он и потирает лапу о лапу с такой быстротой, что электрические разряды щелкают в его ладонях. — Брешет! Никому ничего ты не должен… Шило! Твой капитал — твои книги!
«Понятно! И ты вбиваешь костыль! — думаю я. — Нет, мой капитал — те двести тридцать миллионов, которые работают на меня и на которых работаю я…» Склоняю в раздумье морщинистый лоб на кулак. Двумя этажами выше — скрипучий диван, стеллажи, три кресла и стол да пишущая машинка с закладкой. Сегодня писалось неважно. Сегодня за традиционной порцией сосисок и кружкой пива даже спустился раньше…
Черт тычет под бок и кивает в сторону Агнессы. Девушка разглаживает складку чулка чуть выше округлого колена.
— Как быть? — хихикает Черт. — У нее крутые бедра и пышная грудь.
— Все богом дано и богом будет взято, — ворчит Херувим.
— Дурни! — говорю я им. — Совсем измельчали!
Это действует магически. Черт скрестил лапы на тугом животе тем самым крестом, какой ненавистен всем чертям с их рождения. Херувим закусывает губу. Его лицо вытягивается в иконописное немое выражение, словно в горле застрял железнодорожный костыль.
