— Я люблю все наше — сибирское. Наш театр, наши книги, наши песни…
И тут Ушаков сам не понял, с чего вдруг его прорвало:
— А мне думается — музыкантишки наши только мнят себя композиторами… И Ершов этот, премного наслышан о нем…
— Извините, Виталий, — так и назвала впервые по имени, — не будем говорить об искусстве. Вы меня обижаете, а я легко ранима.
— Ради вас смолчу. Мне только хотелось сказать, что перевелись у нас Пушкины, Лермонтовы…
— Не забывайте: люди творчества — люди вдохновенного труда. Это не дрова колоть или носки штопать.
Он смотрел на ее матово-белые руки, державшие заварник, и хотел, чтобы эти руки оставили все и обвились вокруг его шеи. С чего он затеял с ней ссору, к чему? Он и понимал, что ведет себя глупо, и противился голосу разума.
Ксения Петровна поставила на стол чашки, вазу с конфетами. Он зачем-то достал с книжной полки первый попавшийся роман Ершова, раскрыл титульный лист, прочитал:
«Самых добрых Вам пожеланий, Ксения Петровна! С уважением, автор».
Ксения Петровна болезненно улыбнулась и пояснила:
— На книжном базаре купила. Там и автограф заполучила.
— Вы знакомы? — спросил Ушаков.
И тут она впервые за этот вечер увидела в нем не только мужчину, но и то должностное лицо, которому при желании ничего не стоит испортить немало крови Ершову.
— Нет, нет! — сказала она. — Знаю только в лицо…
Он понял: она солгала, и это его покоробило, заставило посмотреть на нее другими глазами. Взвесив роман на ладони, Ушаков усмехнулся и объявил:
— Книжка, как книжка. Ничего особенного.
И тогда она возразила с упорством:
— Неправда! Хорошая книга.
У Ксении Петровны погиб брат на фронте. Как и герои Ершова, ушел на войну со школьной скамьи. Не успев полюбить, не успев познать жизнь, пал под Сталинградом. Ксения Петровна, читая роман, над многими страницами плакала. Близким и понимающим другом показался тогда ей автор… А потом специально ходила на читательскую конференцию в городскую библиотеку. Однажды случайно танцевала с Ершовым на юбилее театра. Боялась себе признаться, что сперва полюбила заочно, по-глупому, а затем и воочию. Все, что угодно, но измываться над чувством своим она никому не позволит:
— Положите книгу! Я очень прошу. И вообще… Давайте лучше пить чай.
Он увидел, как повлажнели ее глаза, и поспешно сунул на место книгу.
— Простите. Хотел пошутить. Получилось глупо.
— Чай готов, — объявила она. — Давайте же пить!
Он действительно хотел крепкого чая, понимал, что «хватил лишку» не только в спиртном. Густой, почти черный напиток пил маленькими глотками. Пил и мучительно думал: «Какой же дурак. Начал за здравие, кончил за упокой». Ему было теперь неприятно за свое поведение. Бесспорно, и Ксения Петровна давно поняла, что ко всем его недостаткам он еще и ревнив. Какое имел он право на ревность и кто он собственно ей?! С таким же успехом могла и она спросить его о жене, спросить, зачем он пришел…
