— Довольно странно рассуждают многие. Чуть что ошибся проектировщик — голову снять с него. Ты не подумай, не о себе я. А вот ученый ввернул палец в небо — ему хоть бы хны. Почему их на скамью подсудимых не садят?! Все они заодно: и Коваль, и Платонов, и Королев. Даже примкнувшее к ним на лоне Байнура будущее светило науки Дробов считает нужным облаять тебя. Почему я должен верить тому же Ковалю — автору этой мазни?! — И Мокеев с силой опустил свой жилистый худой кулак на папку с заключением Института земной коры.
Головлев встал, прошелся по кабинету, остановился напротив Мокеева:
— У меня недавно был Ершов. Знаешь, конечно, его. Думаю, не дурак. Да и пишет прилично, только не про нас. Долго мы с ним говорили. Он больше слушал, записывал, а напоследок спросил. Знаешь, о чем?
— Откуда мне знать, — пробурчал недовольно Мокеев.
— Вот вы, говорит, инженер-строитель. Ваше святое дело украшать жизнь человека, делать его счастливым, помочь построить быстрее общество, о котором мечтал человек веками. Вы горой за завод на Байнуре. А не получится так, что потомки внесут ваше имя в черный список тех, кто совершил перед человечеством преступление? Не заложили ли вы уже сейчас себе такой памятник?
Мокеев сжался, насторожился:
— И что ты ответил?
— Ответил: потомки нам скажут спасибо!
— Зачем же вспомнил его слова?
— В память запали. И еще любопытное он сказал: «Люди, может, забудут тех, кто построил Мирный и Комсомольск, Бирюсинскую и Красноярскую ГЭС, забудут не потому, что неблагодарны, а потому, что живем в век великого созидания. Героизм в наше время дело привычное и даже обязательное. Но поколения не забудут тех, кто загубит Байнур, загадит реки, уничтожит леса, превратит благодатный край в пустыню…»
Мокеева начинало знобить. Очевидно, он вчера простыл в машине. В голосе появились хрипловатые нотки:
— Немало таких, кто ждет, чтобы я поднял руки! — сказал он гневно. — Не дождутся! Место заводу там, где он строится. Питать его будет Байнур и тайга этой зоны. Мы можем выбрать сотню новых площадок на озере, и сто раз подряд нам совать будут палки в колеса. Какого черта в наших делах понимают художники, журналисты, артисты, писатели? Нагуливают дешевый авторитет спасителей Байнура! А сколько вони от их возни!
Головлев продолжал стоять посредине кабинета. Признаться, после беседы с Ершовым он и впрямь подумал, как о кошмарном, если проектируемые очистные сооружения не дадут ожидаемого эффекта. И тут же себя успокоил: такое не случится!.. Ну, а если? — спрашивал привередливо внутренний голос. Нет! — отвечал Головлев… И все же?.. Сердце сжималось, покалывало… И тогда Головлев сказал себе: пусть первой тогда летит с плеч моя голова. Он верил, что найдет в себе мужество честно признаться, ударить в набат, остановить завод. Он отдаст себя в руки суду чести, суду народа.
