А Лида всё говорила и говорила, и её слова становились всё дальше, дальше, будто растворяясь в тумане… Голос жены уносил в мир легенд и фантазий.
— Пасха есть праздник победы жизни над смертью. И одновременно с этим величайшее восхваление смерти, как продолжения жизни вечной. А змеиная Пасха — её отражение, её тень на календаре. Тёмный праздник, в который всё истинное становится ложным, а ложное истинным. Праздник, который меняет день и ночь местами. Переворачивает правду. Змеиная Пасха — забытая копия Пасхи весенней. Это праздник победы смерти над жизнью и восхваление жизни вечной, как продолжения смерти. Первое воскресение за полной луной после осеннего равноденствия. Время последней жатвы и время, когда умирают ведьмы и колдуны.
Лида помолчала немного, а затем сжала мою ладонь и сказала:
— Змеиная Пасха завтра.
В комнате повисла тишина. Поток образов рассыпался зеркальной крошкой, и я вновь обнаружил на диване себя — обычного, живого, испуганного. В ушах звенело эхо:
«Время, когда умирают ведьмы и колдуны…»
Страх накрыл волной. Не той, что возносит, а той, из-под которой не выбраться. Это был внезапный прилив, что смял дыхание, будто хлипкий бумажный кораблик, и оставил лишь один путь — в темноту, на дно, к смерти.
— Тише… — прошептала Лида, ещё сильнее сжав мою руку. — Ты чего, кот? Я всё ещё рядом.
В висках колотился пульс — громко, часто, сбиваясь с ритма. В ушах стоял писк. Мышцы будто потеряли силы — совсем как вчера, когда я зашёл в колебинскую избу, провалившись в невидимое болото. Мне понадобилось много времени, чтобы успокоиться и подавить накативший приступ паники.
— Что-то мне дурно, — сказал я, глубоко вздохнув. — Воздуха не хватает.
Лида оглянулась и посмотрела на раскрытые окна. Затем встала с дивана и открыла дверь нараспашку, запустив в комнату холодный ветер.
— Ты здесь?
Я посмотрел ей в глаза и кивнул.
— Не похоже, — сказала Лида. — Мои силы переходят к тебе. Прости, что всё так быстро. Что чувствуешь?
— Будто проваливаюсь куда-то. Моё тело… Оно тяжелеет.
Лида подошла и взяла меня за руку. Закрыв глаза, зашептала что-то быстро и неразборчиво. Я ощутил, как тепло её ладоней перетекает в меня, но тут же растворяется, касаясь темноты, давящей в низу живота. Было похоже, будто чистую воду льют в нефтяную лужу.
А затем обрушилась вторая волна. Стены дома поплыли, и потолок закружился перед глазами. Меня вдавило в диван тяжестью — тем самым маятником, что раскачивался под сердцем. Только теперь я чувствовал его физически. Будто внутри, чуть ниже солнечного сплетения, рос огромный камень, утягивающий под землю.
