— Заслужил-заслужил. Будь по-твоему.
После бани Лида будто растаяла. Голос смягчился, жесты стали по-кошачьи плавными, а тело и разум послушными. Ещё пару часов назад упоминание о змеиной Пасхе вызвало у жены необъяснимый страх, а теперь она говорила о празднике спокойно и ласково:
— Всё живое становится мёртвым, и из мёртвого происходит жизнь, — произнесла Лида, будто начиная древнюю сказку. — В любви и смерти мы находим своё продолжение, и, когда день побеждает ночь, всё начинается снова.
Я прикрыл глаза и вздохнул. С первых слов стало ясно, что рассказ предстоит туманный и простого объяснения ждать не стоит.
— Колдовство мира держится на противоположностях, — говорила Лида, — и мир рвётся надвое во всех направлениях сразу. Потому его и нельзя поделить на чёрное и белое. Как только мы это сделаем, как только приставим зеркало к Логосу и отделим свет от тьмы, тут же появятся две стороны — два отражения. И в другом отражении всё будет выглядеть с точностью до наоборот. Левое станет правым. Правое — левым. Поэтому истинное всегда будет ложным, а ложное — истинным. Без этой игры Слова мир невозможно разделить на части. Без противоположностей наш мир не смог бы родиться. Ведь мир состоит из вещей — из осколков, и, чтобы выявить природу вещи, нам нужно отделить её от других. Говоря другими словами, чтобы понять идею — нужно найти её отражение, ведь отражение — это изнанка, это душа. И как нельзя разбить зеркало на один осколок, так нельзя зажечь свет без темноты вокруг.
Я слушал Лиду, не понимая, о чем она рассказывает, но перебивать не смел. Вместо того, чтобы задавать жене вопросы, я просто закрыл глаза, и старался поймать смысл не сознанием, а чем-то более глубоким — чем-то, что пряталось за пределами разума.
— Из мёртвого происходит жизнь, и всё живое становится мёртвым, — повторила Лида. — Это самая что ни на есть истина, и значит, одновременно ложь. Ведь если взглянуть с другой стороны, из отражения, где левое и правое поменялись местами, то всё мёртвое навсегда останется мёртвым, а жизнь всегда будет побеждать смерть. Даже если прибить эту жизнь гвоздями к распятью или привязать цепями к скале.
Я уловил образ, который рисовала жена. В сознании сошлись два мифа, слившиеся в единое неразрывное полотно. Свет, похищенный у неба, — благодатный огонь и огонь языческих богов-олимпийцев. Образы словно отразились друг в друге, и перед закрытыми глазами пронеслись картинки забытых сновидений: распятый на скале Прометей и прикованный цепями Христос. «Или всё было наоборот? — пронеслась мысль. — Впрочем… какая разница?» Мелькнул перед взором римский орел, вышитый на красных знаменах. С железным клювом — кривым острием копья.
