— Ты теперь не успокоишься, кот. Всю жизнь будешь искать то, что потерял однажды. Темнота, у которой ты просил помощи, поселилась в тебе навеки. Пустила корни, вросла в душу в том месте, где ты надрезал. Я знаю, по ночам тебе бывает страшно. Тебе кажется, будто ты один во всём мире, и темнота вокруг оживает, нашёптывает дурные мысли. Думаешь, ты стал следователем случайно? Думаешь, почему тебе это даётся легко?
— Хочешь сказать, нужно потерять душу, чтобы стать следователем?
— Не потерять… Поранить. Потерявшие душу никем уже стать не смогут. Их судьба — под землёй прятаться. Они становятся гнилью, на которой поднимается жизнь. Это страшная судьба, кот. Хуже неё ничего быть не может. Поэтому пообещай мне, что никогда и ничего не попросишь у той силы, с которой заговорил однажды. Пусть она в тебе поселилась, пусть изранила. Ты всё ещё хранишь душу. Рядом со мной ты позабудешь о страхе. Вновь начнёшь видеть сны. Я тебе помогу. А ты пообещай, кот.
— Хорошо… — согласился я. — Будь по-твоему. Обещаю.
— Вот и славно.
Лида повернулась и обняла меня, вплела в пальцы в волосы и поцеловала у всех на глазах. Так горячо и страстно, что толпа на секунду замолкла, а затем разразилась пьяными криками: «Горько! Горько! Горько!»
«Дураки, — мысленно смеялся я, обнимая жену. — Ничего вы не смыслите». И целуя губы Лиды — алые, ягодные, послушные, — думал наперекор всему миру: «Как же сладко, Господи…»
Взмах. Выдох. Удар. Берёзовое полено цокнуло и раскололось пополам. Я потянулся за следующим. Примерился топором.
Взмах. Выдох. Удар…
Отшагнув чуть назад, глянул на свеженарубленные дрова, которые валялись уже повсюду. «Пожалуй, хватит. Что-то ты разошёлся, Андрей».
Воткнул топор в лежавшее рядом бревно. Сел на чурбак, снял перчатки и вытер со лба липкий пот, от которого щипало в глазах. Тряхнув рукой, почувствовал, как с непривычки забились мышцы. Не без удовольствия подумал, что завтра проснусь с приятной тягучей болью. Было здорово вновь почувствовать в руках силу после долгих месяцев сидячей работы.
Налетел ветер, закружив по двору березовую листву. Разгоряченному телу быстро стало зябко в промокшей насквозь футболке. Я потянулся к поленнице и снял висевшую на гвоздике камуфляжную куртку. Накинув её, поднял воротник повыше, пошарил в карманах в поисках сигарет.
— Наработался? — раздался голос жены. — Чаю хочешь?
Чиркнув спичкой, я прикурил и поднял взгляд на Лиду, щурясь от табачного дыма. Жена стояла на террасе, сложив руки на заборчик и чуть выпятив бедро — будто бы ненароком. Цветастый фартук и ладони Лиды были перепачканы в муке, а через плечо перекинуто клетчатое полотенчико.
