Дитя да Винчи | страница 32



В лесу Амбуаз,
Охотники, ау!
Ужо я вас
Песнями прогоню…[32]

Ее бунтарский дух действовал на меня, как вино. Воздух вокруг нас был настоян на испарениях палой листвы, желудей и грибов, мы неуклонно продвигались вперед, задавшись целью послушать лесных трубачей. Вначале до нас долетали лишь редкие и хриплые отрыгивания: это олени пробовали голоса, ели и приглядывали за своими оленухами, не позволяя тем удаляться за пределы выделенного для них пространства. Мадмуазель Вот молча указывала мне на шрам на дереве от оленьих рогов — здесь самец пытался утишить сжигавшую его лихорадку. Когда дни становятся короче и в растениях прекращается сокодвижение, самцы готовы к битвам. Противники ломают друг другу отростки рогов и порой насмерть ранят друг друга. А еще она показывала мне экскременты сов — круглые шарики, содержащие крошечные мышиные черепа. Она была королевой, обходящей свои туреньские владения с их богатыми дичью лесами. Осень, когда желтеет береза, краснеет каштан, золотистой становится лиственница, была ее временем года. От нее я узнал, что готический стиль зародился в созерцании лесных дорог и что достаточно поднять глаза, чтобы увидеть: там, наверху, зеленые ветви образуют средневековый свод. В давние, варварские времена некоторые леса считались священными, и именно с тех пор соборный лесной свод — колыбель и место пребывания Единого Бога.

«Люблю я гулкий рог во мгле густых лесов…»[33], — декламировала моя неутомимая спутница, разделяя со мной безумство моего увлечения чтением, наведываясь и в мой лес — лес книг, в котором мне, переворачивающему страницу за страницей, как перебирают осенние листья, были назначены свидания с поэтами-романтиками, бывшими для меня братьями, затерянными в бескрайних лесах, укрывающих своими мрачными сводами наши мечты в безразличном ходе времени. Так, в упорном стремлении ступать по следам своих самых любимых писателей, я увязывался за юным Гёте, читая его «Французскую кампанию», дивясь его страсти к минералогии и пытаясь понять, отчего этому военному человеку, живущему в деревне, доставляло такое удовольствие коллекционировать обычные камни. В романтизме меня восхищало то, что эта эпоха — эпоха зарождения европейской общности — породила людей, живущих далеко друг от друга и при этом думающих одно и то же в одно и то же время. Из-под пера Шатобриана вышли строки: «Эти лиственные шатры, эти фундаменты, поддерживающие своды и внезапно обрывающиеся, будто обломки стволов, свежесть, сумрак святилища, темные закоулки, тайные переходы, низкие двери — все воспроизводит лабиринт лесов в готических церквях». Я повторял: «Леса были первыми храмами божества, и люди у лесов позаимствовали понятие “архитектуры”».