условие, но лишь теперь я понимаю, что мы толковали слова, произнесённые им перед смертью, неверно.
Он переглянулся со служителем, сидевшем по правую руку от него, и тихо добавил:
— На самом деле речь шла о крови человеческого существа, не рождённого на этой земле, но прикоснувшегося к ней всем телом.
Я сдавленно охнула, вспомнив, как валялась под кустом. Больше никогда не буду пить, не буду даже смотреть на алкоголь!
— Значит, мы бессильны что-либо изменить, — подытожил служитель в тёмно-синей одежде. — Судьба непреложна.
— Не в этом случае.
Головы присутствующих повернулись в сторону возразившего — старика, такого древнего, что, не удивилась бы, если он лично слышал предсмертные слова из уст гудзи Кэзухиро.
- Мне довелось повидать многое, — прогнусавил он дребезжащим голосом. — Заклятия ослабляют — ни один демон, каким бы могучим ни был, не может стряхнуть их, точно пыль с одежды. Тем более, если речь идёт о заклятии такой мощи. Сейчас ёкай ещё уязвим. Нужно время, чтобы он восстановился. Её кровь, — он ткнул в меня корявым пальцем, — даёт ему силу. Закопайте источник, и родник пересохнет. Если она умрёт, власть заклятия будет восстановлена.
Взгляды присутствующих устремились ко мне, а я, лишившись дара речи, смотрела на них.
— Мы не можем так поступить, — нарушил тишину служитель в тёмно-синей одежде. — Вы не следуете учению Будды, но ведь и для вас всякая жизнь священна. А это дитя — невинно.
— Жизнь — священна, это верно, — согласился гудзи. — Подумай, сколько их будет загублено, если чудовище не вернуть во власть заклятия, Кэцу-сама.
— Люди погибают от клыков и когтей чудовищ каждый день, — прозвенел взволнованный голос Тэкэхиро. — Но мы, призванные защищать жизнь, не можем осквернить себя пролитием невинной крови!
Ещё ни разу я не испытывала к кому-либо такой горячей благодарности, как в тот момент к этому едва знакомому парню. На мгновение наши взгляды встретились, и я беззвучно прошептала:
— Спасибо…
Но вот, будто кто-то невидимый взмахнул дирижёрской палочкой, и все заговорили одновременно. От спёртого воздуха у меня начала кружиться голова, боль от ран на спине постепенно становилась невыносимой. Гомон галдевших, точно на восточном базаре, монахов сливался в неразборчивый шум. Так хотелось прилечь, закрыть глаза и открыть их на футоне в теперь казавшемся таким родным рёкане… И вдруг меня осенило.
— Тории… — мой голос затерялся в гвалте, никто даже не глянул в мою сторону.
