Пока солнце не перевалило далеко за полдень, он молча неподвижно стоял на своем посту, атакуемый жарой, туманом и зловонием. Затем ушел в каюту. Спустя несколько часов явился Вормечт с докладом о том, что команда субмарины нашла водолазов: они застряли возле неподвижных роторов в цепких объятиях драконовой травы. Впечатление создавалось такое, что водоросли намеренно схватили их. Лавон скептически отнесся к этой версии: они, должно быть, просто сами запутались в стеблях. Правда, свое мнение он отстаивал не слишком настойчиво. Субмарине тоже приходилось несладко: чтобы опуститься на пятьдесят футов, экипажу пришлось задействовать всю мощность лодки, отчего чуть не сгорел один из моторов. Плотный слой травы, сказал Вормечт, заканчивается примерно в десяти-двенадцати футах от поверхности воды.
– Что со шлюпками? – спросил Лавон, и первый помощник ответил, что все благополучно вернулись, хотя матросы буквально выбились из сил, выгребая сквозь плотный слой водорослей. За полдня они смогли отплыть не больше чем на милю от судна и не только не видели конца зарослей драконовой травы, но даже не нашли в них какого-нибудь прохода. На обратном пути неизвестного вида крабоподобное существо напало на одного из гребцов, но тот, хвала Божеству, отделался лишь мелкими царапинами.
За день положение нисколько не изменилось. Впрочем, в возможность изменений даже не верилось. Драконова трава захватила «Спурифон» в плен, и вряд ли можно было ожидать, что она выпустит его, если путешественники не заставят ее это сделать. А что для этого нужно, Лавон пока не знал.
Он попросил летописца Микдала Хасца потолкаться среди моряков и разузнать, что думает по поводу случившегося команда «Спурифона».
– В основном народ спокоен, – чуть позднее доложил Хасц. – Кое-кто встревожен. Большинство, как ни странно, даже испытывают облегчение: наконец-то завершилась многомесячное однообразие, появилась необходимость действовать.
– А вы?
– У меня есть свои опасения, капитан. Но я хочу верить, что мы придумаем, как выбраться. А красота столь необычного пейзажа приводит меня в восхищение.
Красота? Лавону даже и в голову не приходило искать во всем этом красоту. Он обвел мрачным взглядом мили драконовой травы, бронзово-красной под кровавым закатным небом. Над водой поднимался густой красноватый туман, и под его покровом бесчисленные водоросли – будь то существа или растения – непрерывно подергивались, заставляя огромные нерукотворные «плоты» пребывать в постоянном движении. Красота? Действительно, своеобразная красота в этом была, мысленно согласился Лавон. Ему казалось, будто «Спурифон» оказался вплетен в некое огромное живописное панно, обширный свиток мягких жидких форм, изображение сказочного мира, лишенного ориентиров и вех, на жидкой поверхности которого происходила бесконечная смена форм и цветов…
