Через день после того, как дочь судьи Ирина ушла из родного завода, оттуда вслед ей вылетела новость: у судьи потерялась дочь. Сначала она хороводилась с мятежниками, потом выдала их карателям, по ее милости уже убиты четыре человека, а пятый ранен, и неизвестно, будет ли жив. Пока о нем ни слуху ни духу.
Новость распространялась и пешими, и конными широко во все стороны и вскоре догнала Ирину. Это случилось при переправе через один пруд. На берегу в ожидании лодки, ушедшей на другую сторону, скопилась довольно большая толпа дорожных людей. Завязался, как всегда при таких сборищах, разнообразный разговор. Один из путников и поведал про дочь судьи:
— Предала, подвела под смерть, мерзавка, и сама скрылась. О, если бы знать ее в лицо да встретить!..
Ему начали вторить:
— Да, да, сказывали и у нас. Как только земля носит такую подлючку?! Как она в глаза людям смотрит?!
— Я сгорела бы от стыда, от позора.
— А я кинулась бы головой в первый же омут.
— Этой тоже не сносить головы, бог накажет.
— Мятежники не станут ждать, когда раскачается бог, они расквитаются и без него, пристрелят, как падаль.
Пока переплывали довольно широкий пруд, разговор все время кружился вокруг этого. В защиту Ирины не раздалось ни единого слова. И, пожалуй, легче было сгореть, утопиться, чем слушать всеобщее поношение. Из нее все время рвалось: «Убейте, растерзайте меня, сделайте что угодно, только замолчите! Я не мерзавка, не подлючка, я несчастная. Я не хороводилась, а любила. Любила одного».
Она первая выскочила из лодки, не дожидаясь, когда та ткнется в сухой берег, выскочила в прибрежную грязь и быстро пошла в пустую, не застроенную ничем, бездорожную сторону. Она решила как можно скорей и как можно дальше уйти от родных мест и от людей, которые говорили на русском языке, уйти в степь, к башкирам или еще дальше, все равно. Туда, может, и не докатится молва про нее, а если и докатится, то передавать ее будут непонятно, без слов «мерзавка», «подлючка», «предательница».
Она старалась идти по малым безлюдным дорогам и совсем без дорог, питалась тем, что пошлет бог: на неубранных полях и огородах тайком рыла картошку, рвала горох, репу и всякую другую снедь. Иногда в тоске по хлебу обшаривала ночью в деревнях и заводских поселках специальные оконца и полочки, куда сердобольные люди выставляли еду и выкладывали одежду, обувь, спички и разные другие вещи, полезные лётным. Гонимая той же хлебной тоской, зашла в Бутарский завод, узнала, где живет Прохор, но не постучалась, не решилась проситься на ночлег, а тихо потемну забрала подаяние, приготовленное для идущих тайно, и свернула в луга. Спала она в стогах сена, в скирдах необмолоченного хлеба, в ометах соломы.
